Император Исэ не обрадовался. Он ведь был императором, а никто не отказывал императору. Он пришел к ней снова на следующий день, потребовал, чтобы она сделала его бессмертным, нарисовала его таким ярким, чтобы все, кто видел картину, рыдал. Она снова отказала, Хара была крепкой, как деревья конара на горе Сока. Ее не мог запугать даже император. Он был не первым властным человеком, который требовал что-то от нее.

Император Исэ в ярости послал солдат в дом Хары. Они забрали бедную Хару Чинами в цепях, сожгли ее дом и все ее картины. На землях замка стоял колодец, давно засохший до пыли и грязи, и они бросили в его черные глубины Хару. Исэ Кацуо накрыл колодец крышкой, чтобы свет не проникал туда. Пока Хара не согласится нарисовать его со своим талантом, она не увидит ни света, ни красок, ни красоты природы, которая так ее вдохновляла. Она нарисует его, даже если ему придется сначала сломать ее.

Хара плакала. Она пыталась пощадить императора от боли из-за взгляда на истинного себя, на то, что раскрывала ее кисть. Но отказом она привлекала его.

На десятый день плена Хары Чинами император Исэ сдвинул крышку на колодце и посмотрел на нее, потребовал нарисовать его. Конечно, она отказалась, зная, что рисунок только сильнее его разозлит. Когда людей, как император Исэ Кацуо, заставляют смотреть на их истинных я, они всегда обвиняют других. Исэ приказал вернуть крышку на место и оставил Хару во тьме.

На пятидесятый день ее плена — Хара уже перестала считать — император снова пришёл к ней. Он снова потребовал нарисовать его. Она снова отказалась. Она верила, что он выпустит ее. Хоть она видела в нем монстра, она не собиралась слушаться, и он должен был понять, что ее не сломать.

Хара ошиблась. Император Исэ вернул крышку и отправился на поиски другого художника, который мог нарисовать его так же талантливо.

Прошли три года, и триста художников не смогли изобразить императора Исэ во всей красе, как он считал. По сравнению с божественным умением Хары Чинами, другие были любителями. Он пошел к колодцу, уверенный, что после трех лет тьмы и изоляции Харе придется согласиться на его требования. Но, когда он убрал крышку и заглянул во тьму, там было пусто. Он отправил мужчин в глубины на поиски Хары, но они не нашли ни следа, ни туннеля, ни останков. Будто женщины там и не было.

Той ночью жуткий вой разбудил всех в замке. Он звучал от стен, от пола. Он поднимался от фундамента и разносился эхом до звезд. Никто не мог найти источник страшных воплей, но все знали голос. Все слышали, как Хара плакала в колодце. Они три года слышали крики художницы.

На следующее утро солдаты открыли покои императора, но там было пусто. Исэ пропал. Над кроватью императора висела новая картина. Исэ Кацуо был нарисован в оттенках красного. С холста текла кровь.

Никто не видел Хару Чинами или Исэ Кацуо. Но Исэ Кацуо навсегда запомнили Алым императором. И до сих пор посреди ночи, если прислушаться, слышно жуткий вой Хары из колодца.

* * *

Вся таверна притихла и слушала, как Гуан рассказывал о Воющей Женщине, некоторые были в ужасе.

Многие деревенские истории о ёкаях были выдумкой, но Харуто задумался, была ли правда в этой. Хоть он потерял счет несоответствиям в истории Гуана, он узнал за много лет, которые они были вместе, что поэту не стоило мешать рассказывать истории. Не было способа лучше поднять цену за спасение от ёкая, чем жуткая история.

— Это не может быть Хара Чинами, — сказал хозяин таверны.

— В академии есть колодец, — сказал мужчина с носом-картошкой в красных венах.

— Она воет только ночью, — сказал мужчина с заячьей губой. — Мы все ее слышали.

— Так я был прав? — сказал Нобу, сцепив ладони. Харуто принял его за городского судью, несмотря на фартук в крови, растрепанные волосы и мешки под глазами. Поселение Сачи не казалось благополучным, а в отдаленных городах судьи часто выполняли и другую работу. — Это ёкай? Мстительный дух в ответе за сгоревшую академию?

Гуан поднялся на ноги, колени хрустели.

— Академия Хэйва сгорела? — он сжал руку Нобу.

Нобу попытался вырваться, но Гуан крепко держал.

— Эм, да. Две недели назад. Ученики и учителя пропали, и никто не пойдет их искать, раз в развалинах есть Воющая Женщина.

Шики свистнула в ухо Харуто. Она говорила ему, что поблизости был ёкай. Его мучала боль, сводило с ума желание мести. Мстительные духи мертвых принимали разные облики, и его работой было прогонять их.

— Вопрос насчет оплаты, — сказал Харуто. — Оммедзи не работают бесплатно. Сто льен, и я разберусь с вашим ёкаем.

Нобу кашлянул и уставился на Харуто.

— Сто льен? — он взглянул на других посетителей. Многие отвели взгляды. — Мы не отыщем столько. Вы должны понять, мастер оммедзи, что почти весь доход Сачи был от академии. Без нее нам будет тяжело платить многим ремесленникам, переехавшим сюда. Я могу собрать пятьдесят льен.

Харуто вытащил трубку из кимоно и стал набивать ее листьями. Она состояла из простой деревянной трубочки, чаши из меди в форме колокола. Не лучшая его трубка, но у него была печальная привычка терять их. Он взглянул на Гуана.

Гуан кашлянул.

— Хара Чинами — очень опасный ёкай, — сказал старый поэт, не дрогнув. — Чем старше они, тем опаснее, уверен, вы это знаете. И если почти весь ваш доход был от Хэйвы, вы точно хотите, чтобы место перестало быть опасным поскорее, чтобы подать императрице Исэ Рьоко петицию о восстановлении. Нам жаль вас, но нужно учесть опасность. И закон гласит, что оммедзи не работают бесплатно. Это закон императора.

Судья посмотрел на хозяина таверны с детским лицом, тот кивнул.

— Шестьдесят льен, выше мы не можем позволить.

Харуто закончил набивать трубку и сунул ее в рот. Шики появилась с хлопком и прыгнула в лампу на стене за Харуто, захватила огонь. Она полетела к ним, глаза были как полные луны, хитрые, внутри огня. Она зажгла листья в трубке. Харуто растопил трубку и кивнул. Шики вернулась в облик духа, ее огонь угас. Она села на плечо кимоно Харуто.

— Шестидесяти льен хватит, — сказал он, выдыхая дым. — Мы разберемся с вашим ёкаем, как только я доем суп.

Глава 2

Обгоревшие кости академии Хэйва тянулись перед ними. В тусклом мраке ночи сломанные балки и черные доски выглядели как темные когти, вырывающиеся из земли, тянущиеся к облакам на небе. Два здания поменьше еще стояли, но пожар уничтожил главное строение Хэйвы, сжег пол, стены и крышу. Оставшееся рухнуло, окрасив снег в черный сажей.

Разрушение было огромным. Место было громадным, полным какофонии детей. Это было так давно, что Харуто даже не помнил свое детство. Он был уверен, что его много раз бил его старший брат, но это не вспомнили бы даже историк. Сколько умерло в ночь пожара? И кто из них стал ёкаем?

Ступня Харуто опустилась на что-то твердое, скрытое снегом. Он смахнул снег и увидел бронзовую табличку «Академия Хэйва». Уголок согнулся, словно его сорвали с низкой стены вокруг земель академии. Шики тихо свистнула, сидя на плече Харуто. Маленький дух была права. Это сделал не огонь. Это было жестоким действием.

Гуан был удивительно тихим. Он кутался в плащ с меховым подбоем, капюшон скрывал голову в пятнах, иней покрыл седую неровную бороду. Он смотрел на останки сгоревшей школы. Харуто еще не видел его таким напряженным. Натянутая тетива. Она или порвется, или совершит ужасный удар. Харуто не мог этого допустить.

— Пора тебе сказать, зачем мы пришли сюда, — сказал он другу.

Гуан поежился и посмотрел на него рассеянно. А потом задрожал и отвел взгляд на обгоревшие кости школы.

— Хэйва была основана Пятым Мудрецом под Небесами после того, как он перестал служить Вековому Клинку. Это… была школа, посвященная обучению детей, у которых были опасные техники. Этим детям было некуда идти. Или порой это были дети, которым родители могли обеспечить лучшее образование, — Гуан покачал головой. — Каждый учитель тут был мастером, каждый ученик — будущим героем. Кто мог такое сделать? Зачем?