Потит, взглянул на больную, отвел также взоры свои от нее, но обратил их к небу. Он молился и прекрасно было лицо его, озаренное великим чувством, которое человек праведный испытывает, сообщаясь с Богом. Выражение лица, сложенные на крест руки, весь вид отрока изобличали состояние души, испытывающей несказанное блаженство. Все молчали вокруг него и дивились, но вдруг больная закричала диким голосом, с воплем упала на пол и начала биться в страшных судорогах. С ней возобновился припадок, давно ее мучивший и сводивший ее медленно, но неизбежно, в преждевременную могилу. Служительницы, невольницы отступили — они боялись этих припадков и глядели с ужасом на молодую девушку, лицо которой, прекрасное от природы, было искажено и неузнаваемо в минуты припадков. Потит подошел к больной, осенил себя, а потом ее знамением креста и протянул над ней руки. Она мгновенно стихла и лежала без движения, покрытая мертвенною бледностию; дыхания не было заметно в ней.

— Она умерла, она умерла! — завопила одна из служанок, всплеснув руками.

Император быстро поднялся с кресла и лицо его выражало гнев, испуг и скорбь. Все пришло в смятение, но Потит обвел всех своим ясным и сильным взглядом, рукой подал знак, отстраняя всех, и произнес тихо, но внятно и торжественно:

— Молчите! В безмолвии и страхе взирайте на благость Божию, сходящую сюда, на чудо, здесь совершающееся!

Тогда он нагнулся над Агнией, взял в свои руки ее худые, безжизненные руки, потянул их к себе и приподнял ее. Она тотчас опомнилась; щеки ее покрылись румянцем, глаза заблистали и улыбка озарила все лицо ее, кроткое и невинное выражение которого говорило о чистоте души ее. Она обвела взором присутствующих и остановила их на Потите; слезами наполнились ее голубые глаза и она упала к ногам отрока. Император в порыве отеческой радости бросился к ожившей внезапно дочери, но, увидев ее у ног бедно одетого юноши, пришел в негодование. Он схватил дочь в свои сильные руки, поднял ее как перо и вынес из круга толпившихся около нее и Потита невольников. Он бережно посадил ее на близ стоявшее кресло и, обращаясь к присутствующим, сказал холодно:

— Этот юноша — великий маг и волшебник; ему известны тайны Египта, но я не останусь в долгу и осыплю его золотом. А теперь пойдем во храм и возблагодарим богов, исцеливших мою дочь.

Потит возмутился духом.

— Да будет тебе стыдно, — сказал он императору, — дважды уже ты говоришь ложь самую бессовестную. Богам своим ты сам не веришь — и благодарить их собираешься из лицемерия. Император великого народа и вселенной, стыдись лжи и коварства. А я говорю тебе, не твои боги, не чары Египта, а Господь Иисус Христос возвратил, по своей благости, здоровье твоей невинной дочери.

— Замолчи, — воскликнул Антонин, с гневом. — Не осмеливайся при мне произносить имя Христа. Довольно сказал ты здесь речей дерзких, если ты произнесешь еще одно слово, мне противное, я предам тебя смерти в амфитеатре римском.

— Я не боюсь тебя, — отвечал Потит спокойно. — Я боюсь одного Бога. Если Ему угодно, то Он не допустит меня до смерти, и волос с головы моей не упадет без воли Его. Ты бессилен сделать мне малейшее зло.

Антонин распалился гневом. Языческие императоры считали себя богами земными, равными по могуществу тем богам, которым поклонялись во храмах[1]. Услышать при многочисленных свидетелях от бедного, неизвестного мальчика, ото всеми презираемого христианина, что он, Антонин, император римский, заживо обоготворяемый, прихоть которого могла сокрушить целые области и уничтожить города, бессилен, привела его в ярость. Он, видя дочь спокойною и здоровою, не имел причины щадить молодого пришельца и одним движением руки приказал схватить его. Потит отдался спокойно в руки бросившихся на него слуг. Но Агния, увидя это, в отчаянии и слезах, упала к ногам отца, схватила его руки и обливая их слезами, воскликнула с рыданием:

— Пощади, пощади его! Ради любви своей ко мне пощади того, кто чудною силой исцелил меня. Я не буду иметь ни минуты спокойствия, если ему сделают малейшее зло за благодеяние его, оказанное мне.

Антонин, видя волнение и горе любимой дочери, сделал усилие над собою, он усмирил гнев свой и сказал:

— Пусть поклонится богам и я помилую его.

— Каким богам? — спросил Потит.

— Как будто ты не знаешь, — возразил Антонин, — Юпитеру, Минерве, Аполлону.

— Покажи мне их, — ответил Потит.

Антонин, смягченный словами и слезами умолявшей его дочери, перешел от гнева к милости и приказал одеть Потита в богатое платье, подать ему изысканные кушанья, а на другой день вести во храм Аполлона. Потит оделся в богатую одежду, но едва притронулся к изысканным блюдам, расставленным на пышно и роскошно убранном столе. Он утолил жажду холодною водой и сел кусок хлеба и немного плодов. Служившие ему невольники не могли подивиться, отчего этот бедный мальчик отказывается от самых вкусных и дорогих блюд. Однако они служили ему с почтением, ибо остались под сильным впечатлением совершенного им чуда; притом он своею осанкой, движениями и спокойствием внушал им невольное уважение. Одетый бедно, он казался властителем и, никем не знаемый, походил на высокое значительное лицо империи. Такова сила благородства души, она дает человеку чувство достоинства и самоуважения, которое и других заставляет, часто помимо их воли, преклоняться пред его нравственным превосходством.

После ночи, часть которой Потит провел в задушевной молитве, невольники принесли ему опять богатые одежды и украшения из золота и драгоценных камней. Богатую одежду Потит надел, будто готовился к празднику и хотел явиться в приличном для того блеске, но от золотых украшений отказался. Когда отроку объявили, что время пришло идти во храм Аполлона, он спокойно вышел из дворца, окруженный солдатами и невольниками, которые сопровождали его для бóльшей торжественности. Несметная толпа народа, множество придворных и патрициев, известясь о происшедшем, спешили ко храму Аполлона, опережая одни других.

— Великий маг, излечивший дочь императора, — слышалось в толпе, — будет приносить жертву Аполлону. Иные говорили, что он был христианин и теперь отрекся и будто император его помиловал, ради того, что он исцелил его дочь.

— С условием, чтоб он поклонился богам, — заметил один старый сенатор, ревностный исполнитель всех обрядов языческих.

— Давно надо принять самые решительные меры для искоренения этой вредной секты, этих христиан, как они сами себя называют, — заметил другой.

В эту минуту толпа расступилась и говорившие разошлись в разные стороны. То шел император, пышно одетый и сопровождаемый блестящею свитой и почетною стражей. За ним следовал отрок Потит, окруженный ликторами и толпами следовавшего за ним народа. Потит шел твердо, глядел пред собой прямо, но глаза его, светлые и блестящие, казалось, ничего не видели, а устремлены были куда-то вдаль. Поступь его благородная и вся полная достоинства осанка его внушали невольное удивление. В толпе народа находилось множество христиан. Многие из них страшились отступничества, так как и до них дошли слухи, что Потит, устрашенный угрозами Антонина, шел во храм Аполлона, чтобы поклониться идолу и принести ему жертву. Христиане были смущены и скорбели. Уже не однажды случалось им видеть, как испуганные казнями, многие из среды их убегали из городов, скрывались или, что было еще ужаснее для истинно верующих, решались, спасаясь от жестокой смерти или спасая детей своих и семейство свое, приносить жертвы идолам. По-видимому от них требовали малого: стоило сжечь у подножия статуи богов несколько зерен аромата и тем спастись от преследований и смерти. Однако в этом незначительном поступке выражалось поклонение, т. е. признание языческих богов, следовательно богоотступничество. Не все христиане имели мужество умирать за свою веру, многие, не изменяя ей в глубине души, покорялись приказаниям и совершали жертвоприношения. О них молились христиане, прося Бога простить им их измену. Случалось, что многие, согласившись на позорную уступку, горько в ней каялись, страдали и наконец вырабатывали в себе силу отречения от себя и умирали в мучениях, славя всемогущего Бога. Сила души велика, работая над собою, человек может достигнуть высоких добродетелей и воспитать в себе крепость духа. А с этой высотой все подвиги возможны и даже сладостны.