На завтрак у меня планировались тосты и чай, но от недосыпа мутило, и я решила перехватить что-нибудь уже в городе. Пикнул таймер наручных часов, я выдавила из блистера горошину таблетки и запила ее водой из-под крана.
Утренняя рутина заняла минут пятнадцать – прохладный душ для бодрости, тщательное расчесывание непослушной гривы – по сто раз в каждую сторону, как еще бабушка учила, последующее затягивание потрескивающих под пальцами волос в тугой конский хвост. С внешним видом я особо не заморачивалась – люди не шарахаются и слава богу. Джинсы и свежая футболка ждали меня на спинке стула с вечера, я натянула их на еще влажное тело и подхватила с пола рюкзак.
– Прощай! – обернулась я от двери. – Сегодня буду поздно.
Дом тихонько мне ответил: скрипнула половица на втором этаже, заурчал холодильник, который я наконец накануне заполнила продуктами, воспользовавшись службой доставки супермаркета.
Я заперла дверь, ключ опустила в пустой цветочный горшок, именно для этих целей стоящий на веранде, и вывела из сарая велосипед.
– А ты чего коня своего на ночь не запираешь? – донеслось из-за забора. – Тай, а Тай? Он же у тебя тыщи немереные небось стоит?
Я кивнула соседке: «Да, тысячи, да немереные», и застегнула под подбородком велосипедный шлем.
– А кастрюля тебе энта на голове зачем сдалася? – визгливо продолжала Васильевна. – Или боишься, что мозги утекут?!
Васильевна была старше меня всего лет на шесть-семь, я ее помнила еще с детства – визгливую голенастую девчонку, которая не давала мне житья, гоняя по всему дачному поселку подковыристыми вопросами и дурацкими шуточками. И говорок этот ее простоватый, будто слизанный из фильма про российскую глубинку, помнила. Никто в Славигорске так не говорил – энтот, сдалася, небося.
– А вчерась люди из города приезжали твой дом смотреть, – продолжала меж тем Васильевна. – Я, главное, говорю: «Нету хозяйки, к вечеру с работы возвернется», а они: «Мы туточки оглядимся просто…»
– Как смотреть? – встревоженно переспросила я. – Что за люди? Документы какие-нибудь показывали?
– Солидные люди, стал быть, – обрадовалась моему интересу соседка. – На иномарке, здоровущей такой… Ну знаешь… «Гелендваген»! Во!
Я пожала плечами.
– Суровая тачка. Бандиты какие-то?
– Так кто ж их, Тайка, сейчас разберет…
Дальше Васильевна пустилась в кудахтающие рассуждения о всеобщем падении нравов, а я наконец закрыла калитку.
– У меня просьба будет, – в общении я старалась обходиться безличными оборотами, потому что как обращаться к соседке – на «ты» или на «вы», так для себя и не решила. – Если опять кто-нибудь придет дом смотреть…
– Сказать, чтоб с тобой договаривались?
– Нет, передать, что дачу я не продам. Никогда, ни за какие деньги.
Колеса мягко шуршали по грунтовке, когда я выезжала за территорию поселка. Шлагбаум, некогда преграждавший путь, был поднят, будочка сторожа пустовала. Когда я была маленькой, здесь постоянно дежурили сменные охранники, бдительно проверявшие документы приезжих и знавшие всех местных жителей в лицо и по фамилии. Но за прошедшие года поселок наш основательно захирел – реже приезжали отдыхающие, ветшали домишки. Из-за строительства новой кольцевой дороги и переноса автотрассы добраться в нашу глухомань на автомобиле стало делом сложным. Люди состоятельные предпочитали строить дачи в другом месте – на берегу славигорского водохранилища, до свежего воздуха и прекрасных видов которого по новой дороге можно было домчаться меньше чем за час.
Электричка подошла к обшарпанному перрону минута в минуту. В тамбуре покуривал какой-то мужичок в резиновых тапках на босу ногу, он-то и помог затащить велосипед.
– Куда влечет столь прелестную особу в столь ранний час? – Попутчик видом своим и перрону, и электричке соответствовал, эдакий безобидный маргинал с дефицитом общения. Я холодно улыбнулась, одновременно демонстрируя приветливость и нежелание продолжать знакомство.
– Барышня рассчитывает успеть к открытию?
– К открытию чего? – Я поморщилась от крепкого табачного дыма. – Вы бы не могли в другую сторону дымить?
– Не нравится – не нюхайте, – отрезал собеседник. – Народное гулянье ознаменует сегодняшнее открытие торгового центра «Пирамида», а пришедшие к открытию оного одарены будут самыми приятными скидками.
На любителя шопинга мужик не тянул, а тянул он на обычного алкаша, влекомого в Славигорск жаждой халявной выпивки и закусок.
– Дегустацию ближе к вечеру планируют, – предупредила я.
Алкаш выдохнул столб вонючего дыма:
– Ваша, барышня, склонность навешивать ярлыки чести вам не делает.
Глаза у него были светло-карие, прозрачные, и читалась в них укоризна.
– Вот вы думаете, алкоголик дядя Витя, дурак дядя Витя… А он, между прочим, внимательно следит за новостями – как городскими, так и международными, и готов, не чинясь, дать совет или поделиться информацией.
«Значит, моего собеседника зовут Виктор», – подумала я, молча разглядывая проносящийся за окошком сельский пейзаж. Про открытие торгового центра я и без «дяди Вити» все знала. Мужичок все бубнил, я пыталась не слушать. «Раз ромашка, два ромашка, три ромашка… шесть…»
– …раннединастические египетские некрополи – Абидос, Саккара, Тархан, они, конечно, дают нам представление о древних обрядах…
«Восемь галок, девять галок, десять галок, все…»
– …конечно, они использовали натриевый щелок. Но существуют предания, что некоторых особо важных покойников бальзамировали в меду. Например, тело Александра Македонского было опущено в белый мед, который никогда не таял…
«Вот оно как, – не отводя взгляда от окна, думала я. – Значит, вовсе не алкаш дядя Витя, а местный сумрачный гений, египтолог-любитель, спешащий своими глазами увидеть приуроченную к открытию торгового центра экспозицию».
Мысль рекламщиков, стремящихся обеспечить новую торговую точку большим вниманием СМИ, была проста как три копейки. Название «Пирамида» плюс настоящая египетская мумия равняются информационному поводу. Праздничный концерт с песнями и плясками в центральную прессу, не говоря уж о телевидении, не протолкнуть, а вот древнюю иностранную мумию – пожалуйста. И на канал «Культура» можно, и на исторический, и даже на детский, если ракурсы для съемки понаряднее подобрать.
Пейзаж за окном изменился – мы въехали в промзону. Скоро городской вокзал, и я смогу расстаться с начитанным, но очень нудным собеседником, не прибегая к физическому насилию. Врезать «дяде Вите» мне захотелось сразу после описания извлечения мозга покойника через нос, и желание это меня до сих пор не отпускало.
Я спрыгнула на платформу, попутчик галантно подал мне велик.
– Спасибо. Вы разве не выходите? Это конечная…
Мужичок достал из кармана потертых джинсов новую пачку сигарет и зажигалку, с шиком крутанул колесико о штанину, прикурил и затянулся:
– Вы ступайте, барышня, я, пожалуй, в отстойник прокачусь. Кое-какие дела у меня там.
Я пожала плечами.
– И уж простите меня, дурака старого, что всю дорогу на вас дымил. Эти сущности только табачного запаха и боятся, я уж иначе и отчаялся их отвадить.
Я снова пожала плечами.
– И собаки всю ночь выли, – уже в спину мне сообщил дядя Витя. – Не к добру это, барышня, ох, не к добру.
Я не обернулась.
К подножию «Пирамиды» я подъехала в семь тридцать, оставила велик на стоянке для персонала, показала пропуск сначала заспанному полицейскому, потом бодрому охраннику и через вертушку турникета просочилась в служебные помещения.
Торговый центр уже гудел, готовясь к первому рабочему дню. Шесть ярусов, десятки арендаторов, сотни торговых точек, персонал, точное количество которого мне неизвестно. В восемь часов для посетителей откроют супермаркет на первом-втором этажах. В девять – начнут работу бутики и салоны на третьем. В десять включат эскалаторы на четвертый – фитнес-центр, развлекательный детский комплекс, каток с искусственным льдом, кинотеатр. Я воспользовалась служебным лифтом. Слава Гору, здесь обошлось без псевдодревнеегипетского дизайна, которым щеголяло убранство остальных помещений. Уж не знаю, сколько и кому наш господин и повелитель отвалил за этих жуков-скарабеев, барельефы с Анубисом и цыплячье-желтые драпировки на всех этажах, но сколько бы ни заплатил – все равно много. Цветовые решения будили агрессию, обилие насекомых – инсектофобию, а обнаженные женские фигуры со звериными головами – сомнения в адекватности художника.
