— В случае осуществимости плана — настаиваю. Лететь двум кораблям рядом — глупо. Да и увеличивает шанс попасть под огонь весьма неприятных орудий еретиков, а если двигаться в разные стороны — так совершенно не факт, что еретики не пожелают уничтожить не тот корабль, что мы рассчитываем, — ответствовал я. — Ну и куча факторов, от отрыва Движения от производства, до стоимости и времени ремонта Арк Механикус. Ну и, наконец, магос, как вы оцениваете шансы Движения и Милосердия против Опустошения? — уточнил я.

— Не более двадцати процентов на взаимное уничтожение, двенадцать процентов на то, что один из наших кораблей будет лишь поврежден и менее процента на сохранность обоих кораблей при уничтожении врага, — прогудел Редуктор. — Вероятность целостности я даже не считаю, тысячные доли процента, — дополнил он.

— Вот, магос, вы сами и ответили на свой вопрос, — развёл я руками. — В рамках принятого плана — Движение просто не нужно, а его присутствие может лишь навредить. Главное, чтобы не было абордажа, — мимоходом поёжился я.

— Не будет, почти наверняка, — подал голос Франциск. — Кидать дропподы на скоростях маневренного боя — просто выкидывать астартес в пустоту. А абордажные торпеды не пройдут щиты, да и у Опустошения крайне мало подходящих пусковых, так что вряд ли есть и сами торпеды, — заключил капитан.

На том совещание и закончили. Механикусы разрывались между расчетами и жучком, Милосердие шло в Имматериуме к Геллефире, а я, терзаемый опасениями, невзирая на уверения Франциска, затеял внеплановый смотр своим вооруженным силам.

Для чего, кстати, пришлось заскакивать в лабораторию и три раза взывать к Эльдингу — мой мастер оружия чего-то там научно познавал, а без его высоковольтной персоны гонять когорту скитариев было можно, но как субординационно неверно, так и в ряде случаев неэффективно — многие киборги были лишены иных средств взаимной коммуникаций с окружающим миром, кроме вокс-каналов, а из знакомых языков у них была только техно-лингва. То есть, готик они худо-бедно понимали, но именно “худо-бедно”, так что непосредственный начальник кибернетизированных вооружённых сил был нужен по нескольким причинам.

— Итак, господа, — обратился я к Эльдингу и Сину, — Нас опять ждёт бой с предателями. И, несмотря на уверения капитана Франциска, я не хочу повторения прошлого боя. Потери были неприемлемыми, — отрезал я.

— Но Терентий, в бою с астартес… — начал было полковник.

— Для МЕНЯ неприемлемыми, Роберт. Я не хочу терять людей. И хочу подготовиться к худшему сценарию, а именно — проникновению вражеских сил на Милосердие.

— Это и вправду маловероятно, Терентий, до перегрузки генераторов щитов, а после — скорее будет разумным подорвать реактор, чтобы прихватить предателей с собой и не попасть в их руки, — отметил Эльдинг.

— Эльдинг, простейший вариант, в котором судно предателей УЖЕ уничтожено, щиты Милосердия сбиты, но уйти от дропподов и абордажных торпед мы не успеваем, — озвучил я.

— Маловероятный, но возможный вариант, Терентий, — признал артизан, слегка склонив голову в знак согласия.

— Да, так вот, мне не нравится терять людей, — продолжил я. — А обдумывая прошлый абордаж, я отметил некоторую нерациональность, повлекшую немало лишних потерь, — отметил я, вызвав заинтересованные, хотя и не без скепсиса, взгляды. — Итак, что на судне НЕОБХОДИМО оборонять, и куда рвутся при абордаже? — вопросил я.

— Мостик, двигательная и орудийные палубы, реакторный отсек, — перечислил по порядку “важности захвата” Син.

— Именно, — покивал я. — Но на Гневе, за счёт небольших размеров, оборона реакторного отсека была довольно затруднена, хотя и её можно было улучшить, — отметил я, сразу успокоив вспыхнувшего обидой в свете и ветре Эльдинга. — Это не в укор тебе, артизан доминус, просто… А варп знает, почему так не делают, — честно признался я.

— Как? — уже с неподдельным интересом спросил Син.

— Перекрыть тяжёлым ручным и средним самоходным оружием подходы к атакуемым палубам, — ответил я. — Например, если вспомнить абордаж Гнева, то в реакторной прекрасно бы действовали Часовые, им бы хватило места. А мультилазер или автопушка не навредили бы ни обшивке, ни переборкам, ни самому реактору. Если в него не стрелять целенаправленно, — уточнил я.

— Наши Часовые в основном с мультимельтами, — напомнил Син.

— Сменить на автопушку и мультилазер — дело пары часов, — отметил Эльдинг. — Да, нужно отметить, и я оставил в казармах сагитариев. Доктрина отражения абордажа предполагает высокомобильные подразделения, выдвигающиеся в район абордажа, — выдал он под кивки Сина.

— И смысл в этом? — риторически вопросил я, на что ответом была тишина и пожатия плечами. — В общем, проведите учения, присмотритесь, как разместить наши силы так, чтобы не мы бежали к возможному врагу, а враги нарывались на максимально сосредоточенный огонь на бегу к вам.

Ещё до выхода в системе Геллефира проверили, и учения были проведены. Лично я был доволен — огонь той же зенитной Гидры в условиях коридоров судна — гарантированный конец даже астартес. Да и какому-нибудь апостолу тоже мало не покажется. Да и сагитарии не защитными колпачками протеиновую смесь хлебали, так что результатами учений я был доволен. Лучше бы, конечно, вражины сгорели во всеочищающем огне без всяких абордажей, но не подготовиться было глупо.

Кстати, в ответ на копошения Роберта и Эльдинга ко мне прискакал Франциск, вопрошая, что за варповщина творится на корабле. Явно хотел оправдать итальянскую фамилию и устроить соответствующую истерику. Но, выслушав мои резоны, свои планы отложил, чем сберёг как посуду, так и свои нервы — а то я бы капитана послал в самых прочувственных выражениях.

Вообще, меня реально эмоционально “штормило”. Накатывала ярость на поганых еретиков и желание не использовать хитрый план, а собственноручно предать огню мерзких предателей. И “свячёность” в этих иррациональных чувствах играла весьма весомую роль, так что плюнув на “экономию”, я начал перерабатывать гадкую оболочку. Пока она не “переработала” меня, ну или не довела до самоубийства об заведомо превосходящего противника.

Вообще, я, кажется, начал понимать природу воздействия на меня этой пакости. Дело в том, что “на меня”, ту часть, что неведомо сколько торчала в глубинах варпа, сия оболочка влияния не оказывала. Я был вне её области воздействия, вот только… я был в теле. А тело это, невзирая на весьма своеобразную душу, было “плотью от плоти” этого Мира. Как, к слову, и сопроцессор джокаэро, невзирая на то, что вышел из-под лап “нездешних” товарищей.

И в этом случае как никогда подходило определение “бытие определяет сознание”. Соприкасаясь и живя в теле и сопроцессоре, я волей-неволей оказался подвержен их влиянию. А они, в свою очередь, подчинялись навязанным программам свячёной оболочки.

Тут был либо вариант “оставить оболочку” показав понапридуманым какими-то там ве-е-ерующими законам неприличный жест. Либо обособить сознание от материи, управлять ими, а не управляться. Последнее было, конечно, предпочтительнее, но отдавало дремучим дзеном и прочими “духовыми” практиками. Хотя, в Мире, где моё бытие немалое время определяла именно душа, уместнее называть эти практики без кавычек и скорее душевными, не без иронии отметил я.

Вот только беда в том, что “покинуть тело, оставаясь в нём” я банально не умел. Вот просто, банально не знал, что делать, а на мои “хочу, что было по-моему” свет и ветер весьма показательно и ехидно ни варпа не делали. Демонстрируя этим бездействием, что они не колдунство какое-нибудь поганое, а именно энергия, пусть и подвластная мне. Хочешь что-то сделать — делай, только знай, что и как. Иначе волшебства не получится, вздохнул я над тяжестью своего бытия.

Впрочем, была надежда на практику псионики, потому как на довольно высоких уровнях постижения и практики и были всяческие “покинь тело, оставаясь в теле”, вполне могущие мне подойти. Вот только без толкового наставника, невзирая на весьма упорные тренировки, мне до таких “высот глубин” как до Окуляра Ужаса, причём ракообразным ходом.