Интересно, что в процессе интервью «аполитичные» респонденты в рассказах об этом событии неосознанно противоречат сами себе и опровергают свое же утверждение об отдаленности семейной жизни от политических проблем. В качестве примера можно привести показательный диалог с Frau Sch-w:
Frau Sch-w: — «Мы не говорили в семье об этом. Мы были далеки от политики».
Я: — «Но Ваша семья, наверное, как-то отреагировала на это событие?»
Frau Sch-w: — «О, да, мы очень радовались этому, поскольку это было воссоединение немцев. Но мы не судили с государственной точки зрения, мы просто одобряли, что немцы теперь вместе»[178].
Так же позитивно эта семья воспринимает введение всеобщей воинской повинности в 1935 г. — брат хотел пойти на военную службу и подъем престижа армии был важен[179]. Но в целом на фоне укреплявшегося материального положения семей и кажущегося общественного консенсуса подготовка к войне со второй половины 30-х г.г. семьями долго не ощущалась, как и не воспринимались в этом ключе и внешнеполитические успехи нацистов, будь то присоединение Саара, Судетской области или даже вход в Прагу. Неясные предчувствия и опасения старались скрывать от близких, во всяком случае, от детей. Самое большее, что заставляло задуматься, — это постепенное рационирование и ограничения в приобретении определенных продуктов. За маслом в 1938 г. надо было уже обращаться к определенным поставщикам, в овощных магазинах периодически пропадали апельсины и бананы, но из-за этих маленьких неудобств «никто не хотел верить в приближающуюся войну»[180].
Основным источником новостей служили газеты и радио. В Берлине семьи из средних слоев почти без исключения имели дома радиоприемники[181] и слушание по радио речей Гитлера и партийных функционеров являлось сравнительно распространенным ритуалом как дома, так и на рабочем месте. Дома это делалось, конечно, абсолютно добровольно, взрослые таким образом следили за ситуацией в стране и новостями. Однако и тут были случаи «сопротивления»: «Мать сразу уходила на кухню и говорила, чтобы мы ее позвали, если „он“ скажет что-нибудь стоящее»[182].
Из воспринимавшихся берлинцами как абсолютно положительные событий следует назвать прежде всего Олимпийские игры 1936 г. Даже 10-летние дети были воодушевлены праздничным убранством города, особенно центральной улицы Унтер ден Линден (в следующий раз она получит такой же красивый наряд два года спустя, при визите Бенито Муссолини), целыми классами они отмечали победы германских атлетов, «были в восторге, что Германия завоевала больше всего золотых и серебряных медалей, хотя мы радовались всем победам, тех же французов, англичан или даже африканцев…»[183]. Несмотря на национал-патриотические призывы со страниц газет и радиоприемников берлинцы в целом восприняли Олимпийские игры как праздник спорта без особых границ и, хотя и восхищались триумфами своих спортсменов больше всего, но были рады и тому, что их город, принимая у себя людей со всех концов света, выглядит таким красивым и нарядным. Подростки, не имея возможности попасть на трибуны, поскольку билеты были для них недосягаемо дорогими, целыми компаниями отправлялись к Олимпийскому стадиону в районе Рулебен, чтобы быть ближе к центру событий и, может быть, увидеть кого-нибудь из политических или спортивных знаменитостей[184]. Впервые были использованы даже телеэкраны. В Берлине было три места, откуда люди могли следить за прямыми трансляциями соревнований[185].
Олимпийские игры были использованы властями в пропагандистских целях для показа степени «открытости» и миролюбия гитлеровской Германии и процветания населения при нацистском режиме. Их девиз гласил: «Молодежь всего мира, объединяйся в спорте и игре!» Поэтому в этот период даже поощрялось общение с иностранцами, разумеется, преимущественно в организованном виде различных встреч и обменов. Та же Вибке Брунс, материальное положение семьи которой позволяло принимать у себя гостей, вспоминает о дружбе с ровесниками-французами Катлин и Даниэлем, жившими у них дома несколько недель в рамках школьного обмена[186], но совершить ответную поездку девочка не успела…
Год спустя, в 1937 г., Берлин с помпой отпраздновал 700-летний юбилей со дня основания города. «Полных 10 дней продолжались многолюдные парады, карнавалы цветов, праздники улиц и блестящие шествия по празднично украшенной столице»[187]. Школьники с воодушевлением участвовали в заключительной церемонии на том же Олимпийском стадионе, которая была проведена вечером в духе искрящегося шоу с обилием световых и звуковых эффектов, уже неоднократно опробованных нацистами по другим поводам. Один из тогдашних юношей, опрошенных Херцбергом, встретил там свою будущую жену и до старости помнил о том, «что наше знакомство началось с потрясающего праздника и было таким всю жизнь»[188].
Столь же многолюдные торжества были устроены в столице и в 1939 г. в честь 50-летия фюрера. Гитлер в роли «фюрера нации» проехал по городу в центре роскошного кортежа с развевающимися знаменами на фоне маршевых ритмов и околдовывающей игры световых лучей[189]. Но здесь как моих респондентов, так и авторов воспоминаний странным образом подводит память. В доступных источниках личного характера не оказалось ни одного столь же подробного рассказа о праздновании юбилея фюрера, а опрашиваемые как один отрицали свое персональное участие в этом мероприятии. Из кого же тогда состояли толпы людей, горячо приветствовавшие любимого вождя? Во всяком случае, для семьи это событие прошло как бы стороной, если верить воспоминаниям, и было просто принято к сведению.
Но в элементах традиционных, семейных и религиозных праздников степень подлинной, а не показной эффективности вторжения национал-социализма в повседневность большинства, несмотря на все усилия режима, действительно следует признать минимальной. Так, все современники как один отрицают, что в семьях отмечались новые партийно-государственные праздники, хотя в то же время многие из них не без воодушевления ходили с семьей «просто посмотреть» на торжественные церемонии или участвовали в праздничных маршах вместе с классом или с сослуживцами, в этих же коллективах отмечали 1 Мая[190].
Между тем, праздники в нацистском государстве имели прежде всего «воспитательно-педагогическую» нагрузку, являлись одним из основных стимулов, с помощью которых народ должен был постоянно убеждаться в «правоте» поставленных целей и их значимости, а также инструментом обеспечения стабильности режима. В организованном или тем более искреннем воодушевлении народа должны были аккумулироваться надежды на новое, лучшее будущее. Новым «общественным» и расовым содержанием должны были наполниться и внутрисемейные, а теперь «формирующие народное сообщество» события, будь то свадьба, рождение ребенка или даже смерть.
В этой сфере национал-социализм вступал в конкуренцию прежде всего с церковью, сохранявшей в ритуалах повседневной жизни достаточно прочные позиции. Конфирмация для католиков, церковное венчание и погребение представлялись тогда большинству средних слоев, да и общества в целом обязательными этапами жизненного пути и национал-социалистам приходилось приспосабливаться к ментальным традициям в этом вопросе. Для начала они попытались бороться с конфирмацией и заместить ее аналогичными по социальному смыслу (причисление к миру взрослых) ритуалами приема в нацистские молодежные организации. Но несмотря на разработанность и нарочитую торжественность вступления в Гитлерюгенд и БДМ, они оставались официальными церемониями, никто не продолжал их дома, что иногда воспринималось детьми как равнодушие со стороны родителей[191]. Новые ритуалы свадеб, рождения ребенка, сочетавшие в себе языческую и национал-социалистическую символику, остались на уровне проб и рекомендаций, обязательных лишь для членов СС, хотя для регистрации брака с середины 30-х г.г. необходимо было представить как свидетельство об арийском происхождении (оно требовалось и при приеме на работу, и во многих других случаях), так и справку о медицинском освидетельствовании на предмет наследственных болезней[192], о чем молодую пару в обязательном порядке предупреждал чиновник государственного ведомства по регистрации браков. В его обязанности входило и напоминание молодым об их высоких обязанностях по отношению к рейху и германской нации.
