— Сколько лет директорствуете?

— Уже шесть. Хоть заводик и маленький, но забот хватает. В сущности, одно цепляется за другое, другое за третье…

На Рябинина вдруг накатило сонное спокойствие. Графин ли с прошлогодней водой усыплял, старомодные ли счёты успокаивали… Да нет, это директор его гипнотизировал серым костюмом, ровными гладкими щеками, нелюбопытствующим взглядом и ватным голосом — это он убаюкивал.

— Юрий Никифорович, а ведь я следователь, — попробовал разбудить его Рябинин.

— Знаю.

Как не знать, если Рябинин допрашивал шофёра, был в управлении и назначил ревизию. И ни испуга, ни тревоги — даже беспокойства не прошмыгнуло в небольших тихих глазах. Неужели у него такая могучая воля? Или совесть чиста? Или он тоже спит, убаюканный собственным кабинетом и голосом? В конце концов, сон — это тоже форма жизни. Но глаза-то открыты, разговор-то он поддерживает.

В кабинет деловито вошли мужчина и женщина, которые показались Рябинину какими-то противоположными: он высокий, худой, с костистым и нервным лицом; она низкая, полная и каравайно кругленькая.

— Наш технолог и наш механик, — встрепенулся директор.

Рябинин пожал им руки — сухую и горячую механика, тёплую и бескостную технолога. Они выжидающе сели у стены.

— А это товарищ из прокуратуры, — вроде бы улыбнулся директор. — Хотя мы живём без ЧП…

— Вы согласны? — Рябинин глянул на сидящих у стены.

— С чем? — вроде бы испугалась технолог.

— Что никаких происшествий не было.

— Конечно, — быстро заговорила она. — Органолептические и другие показатели хорошие. Правила бракеража соблюдаем. Вот отстали с бараночными изделиями. Случалось повышенное число дрожжевых клеток, возрастала кислотность среды…

— Брак бывал?

— В пределах нормы, — скоренько вставил директор.

— А хлеб горел? — прямо спросил Рябинин.

— Как сказать… В сущности…

Юрий Никифорович глубоко закашлялся. Рябинину захотелось налить ему водички из графина, но её застойный вид отвратил от этого намерения. Технолог глядела в пол, рассматривая давно не натираемые паркетины. Острое лицо механика — кости, обтянутые кожей, — было свирепо устремлено на директора, словно он хотел рассечь его надвое.

— Горел, — отрезал механик, не дождавшись конца директорского покашливания.

— Горел, — подтвердил и Юрий Никифорович, сразу успокоившись.

— Три дня назад сгорело около тонны, — добавил механик.

— А раньше? — спросил Рябинин.

— И раньше бывало, — вздохнул директор.

— Почему?

— Автоматика. То одно полетит, то другое. Запчастей нет. Перепады напряжения. Правильно я объясняю, Николай Николаевич?

— Нет, неправильно.

— Ну, как же… Например, вчера вы докладывали, что из мукопросеивателя «Пиората» мука сыплется на пол…

Все смотрели на механика: следователь с любопытством, технолог с опаской, директор как бы очнувшись. Николай Николаевич вскочил и стал походить на гигантский гвоздь без шляпки.

— Верно, технологическое оборудование устарело. Брачок случается. Но есть и ещё одна причина — на заводе орудует подлец.

— Какой подлец? — обрадовался Рябинин повороту в разговоре.

— Который вредит заводу.

— Ну, Николай Николаевич, это уж вы слишком, — попытался охладить его директор.

— А я докажу! — механик опять торпедно нацелился на директора. — Бывает, что исправная линия жжёт хлеб. Почему?

— Значит, как раз и неисправна, — примирительно отозвался Юрий Никифорович.

— А пожар на вкусовом складе?

— Там вроде бы проводка, — тихо вставила технолог.

— А хлеб, залитый водой?

— Трубы лопнули, — чуть суровее ответил директор, но эта суровость была адресована технологу, встрявшей не в своё дело.

— А тесто на полу?

— Бывают случайности…

— А тикающая буханка?

— Что за буханка? — удивился Рябинин.

— Буханка, понимаете ли, тикала, — без охоты объяснил директор. — Вызвали минёров. Думали, что мина. Оказался, в сущности, будильник.

— О чём это говорит? — страдальчески вопросил механик.

— Хорошие будильники выпускают, — буркнул Рябинин.

— А? — встрепенулся директор.

— Говорю, даже запечённые ходят…

Механик сел успокоенно. Юрий Никифорович, чуть оторопевший от неуместной шутки следователя, умолк. Технолог, одёрнутая директорским тоном и взглядом, больше не отрывала глаз от щербатого паркета. В сущности, ими всё было сказано. Оставался лишь один вопрос директору.

— С этим подлецом нужно разбираться особо… Юрий Никифорович, кто приказал вывезти горелый хлеб?

— Я.

— И выбросить в болото?

— Упаси бог. Я велел отвезти на какую-нибудь ферму.

— А что нужно было сделать с этим хлебом по правилам?

— Перебрать, переработать, — вздохнул директор. — Но где я для этого возьму рабочих, где возьму время?

— И вы решили хлеб выбросить?

— Тут моя промашка…

Рябинин видел, что эта промашка трогает директора не больше, скажем, чем графин с позавчерашней водой. Он относился к тому типу руководителя, которые ничего не желают знать, чтобы ничего не делать.

— Не под суд же меня за этот хлеб, — натужно улыбнулся Юрий Никифорович.

— Во всяком случае, внесу представление о вашем наказании.

Белый халат, распяленный его плечами, суховато потрескивал в швах.

Сначала Петельников шёл за примеченной горкой теста по всей линии. Подвижную и упругую, почти живую массу крутило, приглаживало, катало и резало до самой печи. Там инспектор сразу вспотел и пропитался горячим хлебным духом.

Потом он стал бродить свободно, затевая разговоры, задавая вопросы и отпуская шуточки. Очень скоро инспектор узнал, как бракуется хлеб, — была книжечка с решительным названием «Правила бракеража». Узнал смысл красивых слов — «органолептические показатели». Узнал, что у дрожжей есть сила, которая так и звалась — подъёмная сила. Узнал, чего вкусненького хранится на вкусовом складе… Но про горелый хлеб люди молчали, отделываясь необязательными словами и туманными предположениями. Мол, иногда горит. А когда, почему, сколько и куда девается…

Вольный поиск привёл инспектора в. небольшую чистенькую комнату: стол, накрытый светлой клеёнкой; никелированный электрический самовар; белые, разомлевшие от жара, калачи; тарелка с пилёным сахаром; шесть девушек в белых халатах, похожих на разомлевшие калачи.

— Приятного аппетита, заодно и счастья в личной жизни! — весело сказал инспектор.

— Садитесь к нам, — предложила та, которая была постарше.

— И сяду, — так же весело согласился он.

Перед инспектором оказалась большая фаянсовая чашка, налитая тёмным чаем, — уж тут бы молоко пить, чтобы оставалось всё белым. Пара калачей, лёгших на тарелку, доносили свой жар до его лица. Он набросал в чашку сахара, переломил калач, отпил чай и оглядел девушек…

Белые халаты и белые шапочки роднили их, как сестёр. И разрумянились все шестеро — от печного жара ли, от чая ли или от калачей?

— Девушки, почему умолкли?

— Нам впервой пить чай с милиционером, — хихикнула одна, у которой белёсые бровки, казалось, были присыпаны мукой.

— А вы представьте, что я жених.

— Невест больно много, — заметила старшая.

— Неужели все незамужние?

— Все, кроме меня.

— Девочки, а чего так? — огорчился инспектор.

Отозвались все разом:

— Не берут.

— За городом живём, до всяких дискотек далеко.