Сначала я хотел нарисовать что-то вроде шаржа. Лейтенант английского флота в виде пирата из семнадцатого века. Но получилось по-другому.

Я смотрел на ставшее серьезным лицо Вильяма, и мне представлялась история молодого парня, оказавшего случайно в рядах пиратов. Может быть, у него не было выхода. Корабль, на котором он плыл, был захвачен морскими разбойниками, и ему пришлось выбирать: либо влиться в их ряды, либо оказаться за бортом. С такими мыслями шарж не получался. Из-под карандаша выходило молодое лицо Вильяма, но какое-то ожесточенное. Полные отчаяния глаза, чуть скривленный в усмешке рот, небольшой потек из-под треуголки на голове: то ли пот, то ли кровь — и покрытые короткой щетиной впалые щеки. Ну и, конечно, пиратский антураж. Распахнутый камзол, за поясом два пистолета и короткая сабля в руках.

— Оу! — сказал Харрисон.

Пока я рисовал, он стоял рядом с лейтенантом. А теперь зашел за мою спину и разглядывал рисунок.

— Вильям, — сказал он. — Я, пожалуй, напишу ходатайство о переводе вас в морскую пехоту. Лорд явно разглядел в вас отважного морского бойца.

— Правда? — спросил Хантингтон.

— Посмотрите сами, — ответил коммандер.

Несколько минут они молча рассматривали рисунок.

— Ну как вам? — не выдержал я.

По репликам Харрисона я понял, что рисунок мне удался, но хотелось знать мнение самого Вильяма.

— Ну как вам? — снова повторил я, и Вильям меня наконец услышал.

— Это здорово! — сказал он. — Вы …

— Настоящий поэт с карандашом в руке, — за него продолжил коммандер. — А знаете что… нарисуйте и меня.

— Что-нибудь такое…, - он помахал рукой в воздухе, а на его лице появилось выражение, которое я видел у Джейсона Томпсона, когда тот крутил мой «Телевизор» с эротическими рисунками.

— Хорошо, — сказал я и перевернул страницу альбома.

Когда второй рисунок был готов, коммандер одобрительно хекнул.

— То, что надо, — сказал он.

На рисунке, в каком-то заведении общепита семнадцатого века, за столом в окружении двух девиц сидел пожилой пират. Его треуголка лежала на столе, рядом был наполовину полный стакан, пистолет и огромный нож. Одна из девушек, брюнетка что-то говорила пирату на ухо. Второй это не нравилось. Она напустила на лицо недовольную гримасу и надула губки. Грязные волосы пирата были зачесаны назад и стянуты сзади в короткий хвост. Загорелое, небритое лицо с каплями пота на лбу. Казалось, где здесь чистюля коммандер? Но мне удались его глаза. Такой же холодный и пронзительный взгляд. Этого было достаточно, чтобы утверждать, что это точно Томас Харрисон, который пошел веселиться на маскарад, либо это его прапрадедушка. Только, кто из этих двух девушек стал его прапрабабушкой?

— Да-а-а, — задумчиво сказал Харрисон, разглядывая рисунок. — Дома в гостиной такое не повесишь.

— Оставьте на корабле, — предложил я. — Пусть весит в каюте.

— Точно! — сказал коммандер. — Так я и сделаю.

Возможно, он так и поступил. Только до того, как корабельный плотник сделал рамку и повесил мой рисунок в каюте коммандера, тот показал его другим офицерам за ужином в кают-компании.

Стоит ли говорить, что на следующий день я уже не бездельничал. У Томаса Харрисона нашелся еще один альбом. Мне раздобыли раскладной стул, и я уже не стоял, а более или менее удобно сидел. Но альбом по-прежнему приходилось держать на сгибе локтя. От этого потихоньку начинало ныть плечо.

«Ты хотел физической нагрузки?» — про себя подумал я. — «Получи!»

Особых пожеланий ни у кого не было.

«Нарисуйте и меня, лорд,» — говорил очередной офицер. Все они безоговорочно поверили, что я настоящий аристократ, и обращение «лорд» ко мне стало обычным.

Так что в выборе сюжетов меня никто не стеснял, но, конечно, это была военно-морская тематика. Сражения, шторма, женщины в кабаках, сундуки с золотом — все это присутствовало на моих рисунках.

И все были довольны, пока не появился он. Я заканчивал рисунок с молодым лейтенантом в главной «роли», когда к нам подошел капитан.

Он молча смотрел из-за моей спины, как на бумаге я превращаю очередного его офицера в отважного пирата, а потом последовал ожидаемый вопрос.

— А меня нарисуете?

Я кивнул и взялся за работу.

В каком виде нарисовать капитала «Дефендера, у меня сомнений не было. И пусть в реальной жизни у капитана было две ноги, на моем рисунке у него была только одна нижняя конечность, а вместо другой — протез-деревяшка. Кроме того, одной рукой он опирался на костыль. На нарисованном лице капитана была добродушная улыбка, за которой явно скрывалась угроза. На плечо я посадил попугая.

— Хм, — сказал капитан, когда я закончил.

Он взял протянутый мною рисунок и, ничего больше не сказав, ушел.

***

Вечером, когда меня в каюте посетил лейтенант Хантингтон, я узнал, что капитан приказал собрать все рисунки и отдать их ему. При этом он сказал, что не допустит превращение корабля ее величества королевы Великобритании в пиратский вертеп.

— Но почему? — возмущался Вильям. — Френсис Дрейк был фактически пиратом, но королева Англии Елизавета посетила его корабль и возвела в рыцари.

Я ему не возражал, потому что, возможно, капитан по-своему был прав. Я невольно сдвинул фокус внимания офицерской части команды корабля на себя. Это, наверное, неправильно. Корабль — в походе, надо концентрироваться на командах капитана. «Вот сойдете на берег, там делайте, что хотите. Пусть хоть голыми вас рисуют!» — возможно так рассуждал капитан.

А еще я подумал, что теперь мне придется снова рисовать портреты офицеров корабля, но в этот раз уже тайно, без огласки.

Сцена 26

После истории с рисунками меня перевели принимать пищу в матросскую столовую или, как она у них называется.

— Сэр, — обратился он ко мне матрос, когда я двигался на завтрак в офицерскую кают-компанию. — Капитан приказал, что вы теперь едите вместе с матросами. Позвольте вас проводить.

«Ну, вот,» — подумал я. — «За преступлением следует наказание».

Помещение, где матросы принимали пищу, было почти таким же по размеру, что и кают-компания, но только обставлено по проще. Покрашенные стены безо всяких обоев, а под потолком — огромные швеллеры, очевидно, поддерживающие палубу. От этого потолок казался еще ниже, что создавало дискомфорт. В столовой стояло пара длинных столов с такими же длинными лавками. Я взял тарелку и подошел к матросу, стоящему рядом с большущей кастрюлей. Тот половником плюхнул в протянутую мной тарелку кашу из неизвестного мне проса, а потом уже из другой кастрюли добавил кусок мяса.

За столом было свободно, и я без труда нашел себе место. Каша напоминала перловку, а мясо оказалось солониной, ожидаемо сильно соленой и твердой. Но если капитан хотел задеть меня переменой пищи, то у него ничего не получилось. В прошлой жизни мне приходилось питаться и похуже. Хотя назвать матросскую еду плохой было бы неправильно. Просто она была уж очень простой. Каша совершенно безвкусная, а мясо, наоборот, несло в себе память всех операций, что с ним производили.

Пока я ел и думал, чем бы мне все это запить, ко мне подошел Тарапунька, тот здоровый матрос, с которым я мыл палубу.

— Ты зачем бросил швабру? — спросил он.

«Очевидно, это прелюдия,» — подумал я. — «Основные ласки будут позже».

Я посмотрел по сторонам. Те матросы, что были в столовой, внимательно наблюдали за нами, а в дверях стоял боцман, Ральф Гловер.

— А что не так? — спросил я. Лучше поговорить сейчас, потом будет некогда. Кроме того, я подумал, что возможно, упавшая швабра — это какая-то морская примета.

— А все не так! — исчерпывающе объяснил Тарапунька и плюнул мне в тарелку.

— Блин! — сказал я. — Птичка пролетела.

Говоря это, я совершал сразу два дела. Входил в «сон» и зачерпывал ложкой, полученный плевок, который зелено-желтой кляксой расположился на, недоеденной мной, каше. Затем я дернул рукой и оказалось, что кашей можно метать по мишеням не хуже, чем картами. Только сейчас мишенью было лицо Тарапуньки, а десяткой — его глаз.