Загнанный в угол Хон попытался было отнекиваться да увиливать от ответов, но вскорости покорился и нехотя рассказал все.
Накануне возвращения искателей ведовской хворостинки он в очередной раз отправился кормить Старца. Это, кстати, неблизкий путь. Нынешние обитатели Первой Заимки поселились там же, где до них жили Истовые. Зал с очагом и несколько каморок, обустроенные для отдыха и спанья, находились почти что под самой крышей. А Старец содержался в одной из пещер, выкопанных ниже подножия Обители. Так что, добираясь до него, нужно было не только спуститься с самого верха строения в самый низ, но и еще глубже, под землю.
Хон постарался взять с собой как можно больше всяческой снеди (это чтоб в следующий раз идти к Старцу пришлось не очень скоро), а потому изрядно взмок, покуда добрался до того самого зальца, где на следующий день Торк и прочие увидели его стоящим с мечом наготове. Из зальца этого начинался потаенный лаз наружу, отсюда же извилистый, обильно ветвящийся проход вел в хранилище Древней Глины. А в дальнем углу начинался спуск в подземные пещеры, истрескавшиеся ступени которого больше походили на щебнистую осыпь.
Столяр решил немного отдышаться перед тем, как лезть на готовые в любой момент стронуться камни. Поставив корзину с кормом, он уже собрался присесть, как вдруг в глубине хода к хранилищу Глины качнулось трепетное желтое зарево — качнулось, заиграло живыми бликами на сочащихся влагой стенах и вдруг потухло. Словно бы кто-то неведомый, выходя из-за поворота, разглядел впереди огонек чужой лучины и тут же задул свою.
При Хоне не было оружия, только плохонький ножик, и все-таки столяр бросился в темный зев стиснутого камнями прохода. Добежав до поворота, он остановился, потому что порывистыми своими движениями едва не погасил лучину, а остановившись, не решился идти дальше. На вольном воздухе — в скалах или в лесу — бывалый воин не побоялся бы ничего, но здесь... Свет хилого огонька не в силах был дотянуться даже до следующего поворота, в стенах смутно чернели пятна боковых ответвлений, из которых так удобно бросаться на проходящего... Несколько мгновений Хон стоял неподвижно, тиская вздрагивающими пальцами рукоять ножа, всматриваясь и вслушиваясь. Было тихо, только потрескивала лучина да собственное Хоново сердце колотилось так сильно, что, казалось, темное нутро огромного строения вот-вот откликнется эхом на эти удары.
Постояв, Хон повернулся и пошел назад. И тут же за собственными шагами примерещились ему другие — осторожные, догоняющие, — и беззащитная спина помимо его воли съежилась, будто пыталась прикрыться сама собой... Нет, друг Витязя и сам без малого Витязь умел отличать истинную опасность от вымышленной и не боялся собственных страхов, наверное, именно поэтому он смог разглядеть на полу кучку какого-то давным-давно истлевшего праха, а на ней след. Слабый отпечаток человечьей ноги — кто-то ростом с Хона или даже меньше его запнулся об эту кучку. На это мог быть след самого столяра, оставленный им несколько мгновений назад; это мог быть след Гуфы — старуха каждый день ходила в хранилище Глины... И вообще — уж не случайного ли отсвета своей же лучины испугался почти что Витязь?
Хон до сих пор не может взять в толк, почему случившееся не заставило его послать к бешеному трухлоголового Старца и немедленно вернуться к остальным. Ну словно бы сам умом повредился — с перепугу, что ли? Даже не очень торопясь, он спустился по предательским шатким уступам; откинул ветхую бронзовую решетку, которая на манер крышки прикрывала собой дыру в полу; привязал к имевшейся тут же гниловатой веревке свою корзину и стал осторожно спускать ее вниз — чтоб, значит, не на голову радостно хихикающему Старцу, а рядом. Ко всем неприятностям того дня вдобавок еще и Старец вздумал взбрыкивать. Обычно он шустро тащил из корзины принесенное и отбегал, давая возможность без помех поднять ее обратно, — видать, прежние кормильцы так научили. А тут вдруг вцепился в лубяную ручку и принялся изо всех сил рвать к себе. То ли оголодал пуще обычного, то ли ком земли с пещерной кровли сорвался и вышиб из его полупустой головы последние крохи ума — бешеный его знает. Хон от неожиданности даже веревку упустил. Оно-то ничего, веревка эта другим концом к решетке привязана, но все равно досадно даже в подобной малости уступить полоумному объедку. Озлобленный столяр уже подыскивал под ногами некрупный камешек (ушибить особо не ушибет, а от корзины небось отгонит), и вот тут-то до него наконец дошло, что Нурд и бабы остались безо всякой защиты, и если давешним случайным бликом действительно приоткрыл себя кто-то чужой...
Ему сразу стало не до корзины. Он даже решетку не закрыл как следует — прихлопнул только, а вот вдвинуть на место тяжеленный, изъеденный зеленью засов позабыл. Пришлось, уже отбежав, возвращаться (не хватало только, чтоб еще Старец на волю выбрался: поди, сама Мгла бессильна угадать, чего можно дождаться от этого пустоголового).
Когда столяр, еле живой от бега по бесконечным крутым ступеням, ворвался в обжитые каморки, там было спокойно. Нурд спал, а возившиеся у очага бабы даже не обернулись на торопливые Хоновы шаги — Раха только буркнула недовольно, что зря он так спешит, еда еще не скоро поспеет.
Витязя Хон будить не стал, а к тому времени, как Нурд сам проснулся, успел твердо решить: рассказывать о случившемся ему (а бабам тем более) покуда не стоит. Увечному, поди, и без того несладко. Был бы Хон уверен, что видел чужого, — одно дело, а так... Ни к чему прежде времени волновать, сперва самому убедиться надо. Единственное, на что столяр решился, — это посетовать, будто все же беспокоится из-за тайного лаза: вдруг найдут его серые, несмотря на Гуфины ухищрения? Нурд пообещал быть начеку, и у Хона немного отлегло от сердца. Зрение даже здесь, где очаг да факелы, стоит не слишком многого, а слухом с Прошлым Витязем и натасканному псу не сравняться.
Вечером того же дня столяр еще раз спустился к проходу, где ему примерещился свет, — спустился крадучись, загодя погасив лучину, при хорошем оружии (он бы и панцирь надел, и шлем, да побоялся баб напугать). Довольно долго просидел в засаде, потом высек огонь и снова дошел до первого поворота. И опять ничего. В одном только месте приметил, что на стене стронута проросшая из нее склизкая бесцветная дрянь — словно бы кто-то локтем задел, проходя. Но опять-таки, это и он сам мог задеть...
На следующий день Хон стащил у Рахи мешочек толченых кореньев, и... Ну, Леф сам видел, как названый родитель рассыпал белую труху в устье потайного лаза. Потом, когда столяр обо всем рассказал, они вместе — Хон, Торк и Леф — ходили проверять эту уловку. Толстый слой пыли остался нетронутым. Значит, никто в Обитель не забирался и никто не выходил наружу. А может, те, кто забирались или выходили, сумели углядеть рассыпанное, перескочили как-нибудь? Ох-хо-хо...
Гуфа к Хонову рассказу отнеслась с мрачным спокойствием. Выслушав, сказала, что подозрения столяра очень похожи на правду: ежели, мол, Истовые удумали рушить бывшую свою Обитель гремучим зельем, то это самое зелье непременно следует закладывать изнутри. А когда Торк принялся гадать, как серые исхитрились отыскать лаз, — ведовское ли снадобье не вполне отбивает собачий нюх, или подсмотрели-таки, оттуда они с Хоном выскочили на помощь нежданно воротившимся из Мглы детям? — старуха скривилась до того жалостно, что охотник тут же умолк.
— А ты подумал ли, — сказала она все с той же жалостью в голосе, — как сами Истовые внутрь попадали? Своими, что ли, руками ворот крутили? Ведь кроме них здесь никто не жил. Это же просто, надо только задуматься на кратенький миг. А ты что же, Торк? Ты, видно, задуматься-то и не хочешь. Знали они про этот потайной лаз, только пуще, чем Мглы, боялись, что кто-нибудь из простых послушников дознается про него. Им-то, нынешним Истовым, небось, хорошо известно, что сделалось после Ненаступивших Дней с прежними Истовыми, носившими красное! Себе они никак не хотят такой участи, это уж ты поверь мне, старой, на слово. Потому и тайну лаза хранили, потому и не держали при себе никого для услуг — работать-то они не любят, но умирать наверняка любят еще того меньше.
