Он выбрал ее сразу. Застенчивую девочку, только вышедшую из детской: белокурые локоны выбиваются из-под скромного чепца, тонкие нежные пальцы теребят тесьму шали, а огромные синие глаза поглядывают на мир испуганно и доверчиво. Ее хотелось защитить, ее хотелось унести и спрятать в уютном безопасном доме – его доме! – под крепкие запоры и неусыпную охрану преданных слуг. Уберечь от этого мира. От опасностей жизни, жадных взглядов, нечестивых помыслов других мужчин – а он не сомневался, что мужчины всего мира не устоят перед обаянием этого нежного французского цветка. И даже то, что девица принадлежит к иной нации, его не останавливало. Как и вялое сопротивление ее родственников – благо, родителей Натали Мартель унесла болезнь, когда девочка была еще маленькой, а тетушка, за ней присматривающая, и без того была перегружена собственными многочисленными отпрысками. Да что там – его не остановил даже громкий ропот его собственной родни. Дон Рикардо Диего де Аламеда желал эту девочку со всем пылом сорокалетнего мужчины, знающего, чего он хочет, да что там – с неистовой жаждой мореплавателя, увидевшего наконец долгожданный берег.

Короткая помолвка, огромный собор, новые платья, венчание, чужой язык, чужие лица, чужие обычаи – и всегда рядом чужой, суровый, страстный, но такой сильный и надежный мужчина. Муж. Неудивительно, что Натали обвилась вокруг него, точно тонкая цветущая лиана, слишком слабая, чтобы самостоятельно противостоять жизненным бурям и невзгодам. Страх, уважение, граничащее с поклонением, – вот что испытывала юная женщина по отношению к испанцу. А тот баловал свою жену как умел: драгоценности, изысканные угощения, платья, развлечения, приличествующие замужней сеньоре из знатной кастильской семьи. Взамен Натали радовала его кротким нравом, послушанием и красотой.

Огорчила лишь однажды – когда вместо долгожданного наследника родила ему дочь.

Но кровь есть кровь, и девочка как старшая получила все необходимые имена: имя матери, имя бабушки, имя благословенной и милосердной девы Марии, а также фамилии отца и матери. Наталия Росио Мария Мартель де Аламеда приняла крещение молча и стойко, со свойственным ей внимательным и недоверчивым выражением темных отцовских глаз.

Казалось, этой смуглой крохе не передалось от французской матери ничего, кроме признаков пола. Крепкое здоровье, черные кудри, густые брови, неукротимая энергия, упрямый и вспыльчивый нрав: Исабель, вдовствующая сестра дона Рикардо, не раз качала головой, узнавая в «дочери этой еретички» фамильные черты де Аламеда. Таким был в детстве ее старший брат, таким был ее единственный, безумно любимый сын Алонсо.

Росший в доме Рикардо подросток, почти юноша, стоически сносил все приставания, игры и ревнивую любовь малолетней кузины. Он уже не раз ходил в море со своим дядей, участвовал в сражении с наглыми выскочками-англичанами, и на таких веских основаниях считая себя взрослым мужчиной, играл в лошадки и кораблики лишь в отсутствие бесстрастных взглядов слуг, умиленно смеющихся – дона Рикардо и неодобрительных – матери. Исабель не без основания полагала, что, не завладей француженка сердцем и телом ее благородного брата, Алонсо стал бы единственным претендентом на наследство. А дон де Аламеда своими умелыми торговыми и военными эскападами в несколько раз приумножил семейные владения и богатство.

Умная и коварная Исабель в присутствии брата обращалась с невесткой с преувеличенным вниманием и сердечностью. Наедине же превращалась в беспощадную фурию, только что ядом не брызгала: критиковала слабое здоровье француженки, которое не позволяло родить мужу долгожданного наследника; ошибки в произношении, незнание традиций, мелкие промахи в ведении хозяйства и приеме гостей. Натали пыталась пожаловаться мужу. Но кто из мужчин вникает в женские глупости, да еще рассказанные столь путано, неубедительно и нерешительно? Дон Рикардо только смеялся да отмахивался, а однажды еще и вспылил, раз и навсегда запретив оговаривать его драгоценную сестру, которая ввиду долгого отсутствия у него супруги достойно вела хозяйство и дом, а сейчас тратит столько сил, помогая чужестранке освоиться в семье де Аламеда. Нерешительная француженка отступилась, как всегда покорно принимая волю мужа, и понесла свой тяжкий, не заметный никому крест дальше – не как благородная донна из гордого и знатного кастильского рода, а как забитая и равнодушная ко всему крестьянская кляча.

Зато Нати (или Чио, как уменьшительно называл ее отец по второму имени Росио) с самой колыбели, от самой груди кормилицы твердо знала, что мать разрешит ей что угодно, лишь бы только ее оставили в покое; отца она может обвести вокруг любого из своих пухлых пальчиков; кузен ее любит, хоть и стесняется показать это взрослым… А вот от тетушки Исы следует держаться подальше. Не по возрасту сообразительная племянница переняла манеру поведения у самой донны Исабель де Аламеда де Эррера: почтительность и послушание в присутствии родителей и посторонних. В отсутствие их девочка старалась лишний раз не попадаться тете на глаза, а если попадаться, только в безопасной компании Алонсо.

Настало время, когда дела колоний в Новом Свете потребовали пристального внимания дона Рикардо. Он и так уже два года не выходил в море. Вместе с ним уплывал и Алонсо. Натали до самого последнего дня не верила, что она остается одна (крошка-дочка не в счет), без любящего мужа, в чужой стране, среди чужих недружелюбных людей, в огромном мрачном старинном доме. А дон Рикардо покидал родину с легким сердцем: он верил, что его хрупкая жена и драгоценная дочь будут под надежным присмотром и защитой сестры и многочисленной родни. Натали рыдала до самой последней минуты расставания. Если Исабель и плакала, провожая надолго единственного сына и любимого брата, то лишь в пределах своей комнаты, и хотя выглядела бледной и осунувшейся, сохраняла обычное надменное спокойствие.

Напрасно наивная француженка думала, что расставание с любимыми мужчинами разрушит стену отчуждения: Исабель словно не заметила ее рук, протянутых в поисках и предложении утешения, и прошла мимо, точно невестки и не было.

Так продолжилось дальше. Казалось, Натали просто перестала существовать. Нет, ее не морили голодом или отсутствием заботы – только лишили общения, тепла и поддержки. Посетителям, исправно являвшимся в дом де Аламеда с визитами вежливости, говорилось, что донна слишком слаба для приемов. Единственными лицами, которые Натали видела, были лица слуг, домашнего исповедника и дочери. Неудивительно, что несчастная действительно чувствовала себя слабеющей и больной. Иногда Исабель невольно сравнивала невестку с бледной и нежной лилией, слишком чувствительной для того, чтобы выдержать яркое беспощадное кастильское солнце.

Но благородная донна лишь крепче сжимала узкие губы. Она делает все, о чем ее просил дорогой брат: его жена не знает ни в чем отказа, никаких забот и тревог. Остальное ее не касается. Если Натали предпочитает беспрерывно плакать и чахнуть, а не вести себя как положено женщинам рода де Аламеда, то тому виной – порченая французская кровь.

Нати, как и всякий ребенок, любила свою маму, но с тех пор как отец отправился в море, с мамой просто не было никакого сладу: она то беспрерывно плакала, то смотрела куда-то в пространство, не замечая пытающуюся развеселить или привлечь к себе внимание дочь. Она постоянно болела и постоянно печалилась, а еще часами молилась, заставляя молиться вместе с ней и Чио.

Поэтому Нати теперь с ней было скучно и грустно. Иногда к ним приходили гости с детьми, но девочки были скучны и хотели играть лишь в куклы, а мальчики не желали играть с девочками и глядели на них так снисходительно, словно были уже взрослыми сеньорами. Одного она даже побила – за этот невыносимый взгляд. Потом, правда, пришлось стоять в часовне на коленях в искупление своего дурного поступка и в назидание того, как полагается вести себя благородным сеньоритам.