Фрэнки Лейн запел «Иезавель». В воздухе пахло печеным тестом и любимыми духами девочек, «Джун». Вечеринка явно удалась – казалось, даже старые стены дома миссис Харт участвуют во всеобщем веселье. Руби по-прежнему думала о своем жилье как о доме миссис Харт, хотя оно уже двенадцать лет принадлежало Мэттью Дойлу. «Двенадцать долгих, скучных лет», – подумала Руби, доставая сосиски из печи. На втором этаже обитали жильцы, а две больших комнаты внизу были превращены в спальни – одна для Руби, вторая для девочек. Залом им служила довольно темная комната окнами на парк, в которой сейчас находились гости. К счастью, кухня была достаточно большой, чтобы жильцы могли в ней есть. Правда, была и обратная сторона – эту большую кухню приходилось постоянно убирать.

Каждый раз, когда Руби говорила себе, что накопила достаточно, чтобы приобрести собственный дом, цена на недвижимость опять увеличивалась на несколько сотен фунтов. Все это напоминало гонку, в которой она не могла победить. Руби не раз говорила себе, что когда-нибудь она станет самой старой управляющей меблированных комнат в мире.

В дверь вновь позвонили.

– Выйдите кто-нибудь! – крикнула Руби.

– Я открою. – На пороге кухни появился мистер Кеппель. – Я как раз ухожу.

– Благодарю. Желаю вам приятно провести время.

– Сегодня у нас костюмированная репетиция, и я чувствую себя сплошным комком нервов.

– Надеюсь, все пройдет благополучно, – произнесла Руби.

Мистер Кеппель жил у них в доме всего несколько месяцев. Он работал в банке, а в свободное время играл в любительском театре. В понедельник Руби собиралась посетить премьеру пьесы с его участием в театре «Крейн». Она была рада, что мистер Оливер и мистер Хэмилтон уехали на выходные и в доме остались только безобидный Кеппель и миссис Маллиган, о которой этого никак нельзя было сказать.

Спустя несколько секунд в кухню вошла Марта Квинлан, держа в каждой руке по хозяйственной сумке.

– Это торт, – выдохнула она, поставив одну из сумок на стол. – А во второй сумке две бутылки вина – не для детей, а для нас. Как насчет стаканчика?

– Не откажусь. Знаешь, Марта, я немного нервничаю. Я никогда еще не устраивала таких вечеринок.

– Да что ты такое говоришь? Помнишь ту свадьбу, которую ты организовала во время войны? Это была самая веселая вечеринка в моей жизни.

– Тогда были другие времена, и люди умели радоваться жизни. Ладно, давай посмотрим на торт.

Этот торт Руби испекла сама, а Марта лишь покрыла его кремом.

– Какой красивый! – воскликнула Руби, когда Марта сняла упаковку и их глазам предстало бело-розовое произведение искусства. – Эффектно смотрится. Ты делала розочки сама?

– Ну конечно, сама. Я когда-то посещала специализированные курсы по украшению тортов. Еще я принесла с собой свечи.

Марте было уже почти семьдесят. Она стала совсем седой и слегка сгорбилась, а лицо ее было покрыто сплошной сетью морщин, но работала она так же, как раньше. Несколько лет назад Фред отказался от «Молт-Хаус», передав все дела Джиму и его жене Барбаре. Старики по-прежнему жили на втором этаже бара, и довольно часто Марту просили помочь по хозяйству. По словам Марты, Барбара была бездельницей.

– Подумать только, когда-то она была медсестрой, – говорила старушка. – Я считала Агнес ленивой, но она по крайней мере исправилась, когда вышла замуж и родила детей. А Барбара даже боится рожать!… Какое ты будешь вино – белое или красное?

– Белое.

Марта мастерски открыла бутылку и разлила вино по стаканам, после чего начала вставлять в торт двадцать одну свечу.

– Сколько человек у вас за столом? – спросила она.

– Двадцать. Половина мальчиков, половина девочек… О, кажется, уже больше! – воскликнула Руби, когда в дверь позвонили. – Здесь в основном приятели Греты по работе, а также несколько друзей Хизер. Возможно, попозже заглянут Чарльз с Конни – если они найдут кого-нибудь, кто присмотрит за их сыновьями.

– Они могли бы остаться с нами на кухне, – заметила Марта. – Мы по-стариковски пожалуемся друг другу на жизнь, вспомним старые добрые времена… Жаль, что Бет нет с нами, – а то все было бы совсем, как раньше.

– Она звонила сегодня, поздравляла Грету.

– Как у нее дела?

– Нормально, – слукавила Руби, решив, что Бет не хотела бы, чтобы Марта узнала все. -Джейк учится в Бостонском университете, и трое других ее ребятишек, похоже, тоже получились очень умненькими – намного умнее моих. Теперь у Дэниела собственная юридическая фирма, и они приобрели новый дом с центральным отоплением, двойным гаражом и даже бассейном.

Похоже, это произвело на Марту впечатление.

– Так, значит, Бет сделала правильный выбор, когда вышла за Дэниела?

Руби сухо улыбнулась – она одна знала, какой несчастной была Бет. Руби вспомнила первое письмо, которое пришло из Литл-Рока, – в нем описывалось, как красив город, какой хороший там климат и какие отличные вещи продаются в магазинах. Брат Дэниела Натан учил Джейка играть в бейсбол… Словом, все казалось замечательным – но потом Руби дошла до постскриптума, который произвел на нее такое сильное впечатление, что она запомнила его практически наизусть.

«Руби, – писала Бет, – я так несчастна, что мне постоянно хочется умереть. Мама Дэниела меня невзлюбила, и ты ни за что не догадаешься почему – потому что у меня слишком светлая кожа! (Слово «светлая» было подчеркнуто.) Она говорит, что мы с Джейком «чересчур белые». Мы тут совсем чужие – белые ненавидят нас за то, что мы цветные, а чернокожим мы не нравимся потому, что недостаточно черны. Единственный человек, с которым мы ладим, – это Натан. Жду не дождусь, когда Дэниела демобилизуют и он вернется домой».

Но после того как Дэниел вернулся, положение улучшилось лишь незначительно. Муж Бет посвящал все свое время работе и борьбе за права афроамериканцев, так что она чувствовала себя ужасно одинокой. Южные штаты были царством сегрегации: магазины, рестораны, автобусы, даже школы были разделены на черный и белый секторы. Бет писала, как ей хочется вернуться в Ливерпуль, но для этого она слишком сильно любила Дэниела.

– О, послушай! – вдруг воскликнула Марта. – Это Билл Хэйли и «Зэ Комете», они поют «Рок круглые сутки».

– Должно быть, кто-нибудь подарил Грете эту пластинку.

– Фрэд говорит, что я на старости лет впадаю в детство, но мне нравится рок-н-ролл.

– Мне он тоже нравится. Как ты думаешь, когда подавать еду?

– Может, после девяти? – предложила Марта.

Руби стала раскладывать на подносе сосиски в тесте.

– Наверное, надо было подать уже давно, но что-то я сегодня замоталась. Надеюсь, пятидесяти сэндвичей будет достаточно… Часть с лососем, часть с сыром. Я еще вчера порезала сыр и сделала слоеный пирог. – Руби рассмеялась. – Бог ты мой! Если бы монахини, которые меня воспитывали, увидели меня сейчас, они были бы счастливы. Я всегда ненавидела уроки кулинарного дела – вообще-то я ненавидела все, чему они меня учили, но, тем не менее, каким-то образом усвоила все это.

В девять часов она торжественно вплыла в шумную, полную людей и сигаретного дыма гостиную и поставила все, что принесла, на боковой столик. Большинство из гостей танцевали, кто-то болтал в углу, а одна парочка сидела в кресле, слившись в страстных объятиях, – но, когда молодой человек увидел закуски, он сразу отстранился от девушки.

– Я принесу торт позже! – громко сказала Руби, но ее, похоже, никто не услышал.

Чарльз и Конни все же пришли, но сразу сказали, что остаться надолго не могут. Они попросили присмотреть за сыновьями соседку, и женщина согласилась, но предупредила, что хотела бы в десять посмотреть свою любимую телепередачу.

– Я бы очень хотела, чтобы у нас был телевизор, – вздохнула Марта. – Но Фред говорит, что это пустая трата времени. Кто-кто, а Фред знает об этом все, так что я склонна ему верить.

– У одного из моих жильцов, мистера Хэмилтона, есть телевизор, – сообщила Руби. – Как-то я убирала в его комнате и включила эту штуку, но ничего не произошло. Я испугалась, что сломала ее.