– Я прошу прощения, но разве мы знакомы? – спросила Руби.

– Можно сказать и так. Меня зовут Оливия Эппелби. – Женщина нервно сглотнула. – Я твоя мать.

Что можно сказать матери, которую ты видишь первый раз в жизни и которая отдала тебя в сиротский приют, когда тебе не было еще и дня от роду? Руби ничего не приходило в голову. Она пригласила Оливию Эппелби в гостиную и пошла на кухню делать чай. Пока чайник закипал, Руби попыталась привести свои мысли в порядок, хоть как-то осознать происходящее. Достав лучший сервиз, она накрыла поднос кружевной салфеткой, насыпала сахар в маленькую расписную сахарницу, налила молоко в кувшинчик и протерла чашки полой юбки. Когда все было готово, Руби сделала глубокий вдох, взяла поднос и пошла в гостиную.

– Я так полагаю, ты не знаешь, что сказать, – произнесла Оливия Эппелби, когда Руби вошла. Гостья тоже явно чувствовала себя неловко: сидела на самом краю дивана, обхватив руками колени. Шуба лежала на стуле, а на Оливии был элегантный черный костюм.

– Как вы меня нашли? И давно вы знаете, где я живу? – спросила Руби.

Ее удивило то, что она не испытывала абсолютно никаких эмоций и уж подавно ничего не чувствовала по отношению к этой хорошо одетой и правильно разговаривающей женщине – ни любви, ни злости, лишь легкий привкус презрения из-за того, что после стольких лет мать осмелилась вторгнуться в ее жизнь.

– Я узнала, где ты живешь, два месяца назад и все это время набиралась храбрости, чтобы зайти к тебе. – В голосе Оливии Эппелби чувствовалась легкая дрожь. – Я искала тебя повсюду. Вообще-то это долгая история, но я попытаюсь пересказать ее в двух словах. – Оливия перевела дыхание. – Когда я была беременна тобой, то жила в Бристоле, у женщины по имени Мадж Куксон. Она была кем-то вроде повитухи. Через несколько часов после твоего рождения тебя у меня забрали. – Лицо пожилой женщины исказила гримаса боли. – Мадж клялась, что не знает, куда тебя увезли.

Немного помолчав, Оливия устало пожала плечами:

– Мы с ней иногда обменивались письмами, открытками к Рождеству и тому подобным. Несколько месяцев назад, в августе, Мадж умерла. Ее сын отправил мне письмо, в которое вложил конверт от нее. На конверте было написано, что его следует отослать мне после ее смерти. Мадж написала, что пообещала никогда не рассказывать мне, куда отвезли моего ребенка, но не хочет уносить эту тайну в могилу. По ее словам, тебя отвезли в монастырь Святого Распятия под Абергелем. Кроме того, Мадж сообщила мне твое имя – Руби О'Хэган. – Оливия слабо улыбнулась дочери. – Моя первая мысль была просто ужасной – я пожалела, что Мадж дожила почти до девяноста лет, и подумала, что, если бы она умерла, когда ты была еще ребенком, я познакомилась бы с тобой намного раньше.

– И кто же забрал меня у вас?

– Мой отец. Он буквально вырвал тебя из моих рук. – Прижав руки к груди, Оливия Эппелби содрогнулась всем телом. – Можно я закурю?

– Тут где-то стояла пепельница.

Взяв пепельницу с серванта, Руби поставила ее рядом с нетронутой чашкой чая.

– Так, значит, вы ездили в монастырь?

– Я поехала туда сразу после того, как получила письмо Мадж. Там уже много лет нет сиротского приюта.

Прервав свой рассказ, Оливия зажгла сигарету и с выражением наслаждения на лице затянулась – как будто не курила несколько дней.

– Я думала, что они откажутся сообщить сведения, которые мне были нужны, но мать настоятельница отнеслась ко мне с пониманием – наверное, потому, что она еще довольно молода. Она сказала, что не думает, что эта информация может принести какой-то вред, ведь прошло столько лет. Чтобы найти в подвале нужные документы, ей пришлось поднять на ноги чуть ли не весь монастырь. В конце концов мне сообщили, что тебя забрала Эмили Дангерфилд из Ливерпуля.

– Эмили уехала из страны еще много лет назад, – сказала Руби. У нее было такое чувство, словно она слушает историю чужой жизни.

– Я очень быстро это выяснила. Тогда я стала искать твое имя в телефонном справочнике, хотя шансы на успех были невелики. Я подумала, что ты, вероятно, вышла замуж, но, если бы у тебя родился сын, он мог бы взять фамилию матери. Достаточно было спросить у каждого О'Хэгана, как зовут его мать. Но потом я нашла в справочнике имя «Р. О'Хэган» и сразу поехала по этому адресу. Я поставила машину неподалеку… – Оливия потушила сигарету и сразу же закурила следующую. – Я увидела тебя в окне второго этажа. Ты очень похожа на своего отца, и мне безумно захотелось плакать. Я завела мотор, проехала немного, остановила машину и выплакалась, а потом вернулась домой. Это было в сентябре. С тех пор я все никак не могла решиться прийти сюда.

Руби подумала, что надо бы расспросить новоявленную мать поподробнее, но подходящие вопросы почему-то не приходили ей на ум.

– Меня удивило, что ты так и не вышла замуж, – заметила Оливия.

– Я была замужем. Мужа звали Джейкоб, он погиб на войне. Я не меняла фамилию – но рассказывать об этом было бы слишком долго.

По правде говоря, Руби и не хотелось этого делать. У нее было лишь одно желание: чтобы эта женщина ушла и никогда больше не возвращалась. Подумать только – прожить без матери тридцать восемь лет и лишь потом встретить ее!

– Погиб? Мои сожаления. А у тебя есть дети?

– Две дочери, Грета и Хизер. В декабре они выходят замуж – в один и тот же день.

– Наверное, ты вся в хлопотах. Помню, когда моя дочь… – Оливия запнулась, заметно смутившись. – Я имею в виду, моя вторая дочь… – По ее щеке побежала слеза. – Я так понимаю, что мы вряд ли сможем подружиться. Ведь прошло столько времени…

– Пожалуй, что да, – медленно произнесла Руби.

Но когда она заметила, как бледное, печальное лицо Оливии Эппелби исказила гримаса боли, ей стало стыдно за себя.

– Мне пора уходить, – сказала Оливия. – Я понимаю, что ты очень занята и я тебя задерживаю.

Она протянула руку к шубе.

– Пожалуйста, останьтесь! – воскликнула Руби, подумав, что, если сейчас Оливия уйдет, она до конца жизни будет корить себя за то, что не узнала побольше о себе. Кроме того, фактически выставив мать за дверь, она поступила бы очень грубо. Безусловно, Оливия горевала по утраченному ребенку намного больше, чем сам ребенок по ней. Руби попыталась представить, что она чувствовала бы, если бы одну из ее дочерей вырвали у нее из рук и сказали, что она больше никогда ее не увидит, но это было выше ее сил.

– Расскажите мне о моем отце, – как можно более дружелюбным тоном попросила Руби.

Гостья впервые за все время визита по-настоящему улыбнулась, и эта милая, почти детская улыбка понравилась Руби. В глазах Оливии появилась жизнь.

– Его звали Томас Джеральд О'Хэган, – сказала она. – Мы познакомились во Франции в конце Первой мировой войны. Я была медсестрой, а он – моим пациентом.

– Он знал, что я родилась?

– Нет, он погиб еще до того, как я узнала, что беременна. Он был американцем из Бостона.

– Американцем? – удивленно переспросила Руби.

– Он работал в книжном магазинчике, принадлежавшем его отцу. Мы должны были пожениться после войны. – Оливия понурилась. – Он был моей первой и единственной любовью, после него я так никого и не любила. Я вышла за Генри Эппелби, просто чтобы не оставаться в одиночестве. Он был вдовцом, намного старше меня. Я никогда не рассказывала ему о тебе. Он умер, когда мне было всего сорок лет. – Оливия покрутила обручальное кольцо на пальце. – Это был хороший брак: мы абсолютно устраивали друг друга. У нас родилось трое детей, дочь и два сына. Все они уже женаты, замужем и живут своей жизнью. У меня восемь внуков, – с ноткой гордости сообщила она.

– Десять.

Оливия Эппелби вспыхнула.

– Да, десять, если считать твоих дочерей, – сказала она и, наклонившись вперед, внимательно посмотрела на Руби. – Скажи мне, ты счастлива? Я вспоминала о тебе каждый раз, когда видела девочку твоего возраста, а в твой день рождения думала о тебе целый день. Мадж сразу предупредила меня, что это обязательно будет происходить. Мне хотелось знать, чем ты занимаешься и где живешь, но больше всего меня интересовало, счастлива ли ты.