– Почему бы и нет?

– Но пока что этот день еще далеко! – возмущенно проговорила женщина. – Вас не раздражает то, что среди всех мировых лидеров, которых показывают по телевизору, нет ни одной женщины?

– Меня это приводит в ярость.

– Это несправедливо, правда? Почему всем должны заправлять мужчины, если больше половины населения Земли – женщины?

– Вы правы, это вопиющая несправедливость.

– О, меня зовет мама. Было очень приятно поговорить с вами. Возможно, мы с вами еще как-нибудь встретимся.

– Я тоже на это надеюсь, – улыбнулась в ответ Руби.

Впервые после приезда в Вашингтон ее охватило ощущение, что она участвует в великом деле. Женщины запели «Мы победим», и Руби под наплывом чувств стала подпевать им.

«Надо будет купить джинсы, футболку и какую-нибудь удобную обувь, а красивые, но неуместные платья оставить в номере», – сказала себе Руби.

Было непохоже, что ей удастся проплыть по Потомаку, посетить хоть один музей или выставку или подойти к Белому дому ближе, чем она находилась от него сейчас. Однако шел Международный женский год, и Руби была намерена извлечь из этого факта максимум ощущений.

После митинга и многочисленных выступлений они вернулись в отель на обед. По его окончании чернокожая фабричная работница стала описывать сексуальные домогательства и массовые увольнения, которые начались на фабрике, когда работницы попытались организовать профсоюз. Три года спустя, после масштабной кампании, они были восстановлены на рабочих местах, а их профсоюз был признан руководством фабрики. Когда женщина завершила свой рассказ, помещение взорвалось аплодисментами и криками одобрения.

Некоторое время спустя Руби, Бет и человек шесть других женщин пошли в расположенный неподалеку бар и там налегли на вино. Руби вслух выразила удивление тем, что вокруг были одни женщины.

– Мужчин сюда не пускают? – спросила она.

– Нет, но их присутствие не приветствуется, – был ответ.

– И почему же?

– Потому что это заведение для лесбиянок.

Неужели Бет стала лесбиянкой? Когда они вернулись в отель, Руби все-таки задала подруге этот вопрос. В фойе они взяли в автомате кофе и уселись на кожаный диван.

– Ну конечно нет, дурочка! – рассмеялась Бет. – Но мы должны продемонстрировать солидарность со всеми нашими сестрами независимо от цвета их кожи или сексуальной ориентации. Женщинам надо держаться вместе.

– Женщина, которую мы слушали вчера вечером, – та, что рассказывала о стеклянном потолке, – была агрессивной и навязчивой, и из нее получился бы отвратительный начальник. Не понимаю, почему я должна демонстрировать солидарность с такими людьми, как она.

– А почему мы разрешаем становиться отвратительными начальниками только мужчинам? – рассудительно проговорила Бет. – Мы не говорим, что все женщины милашки, но и мужчинам с тяжелым характером никто не мешает продвигаться вверх.

– О Боже, Бет, как же ты изменилась! – воскликнула Руби, рассматривая суровое, решительное лицо подруги. – Были времена, когда ты совсем не задумывалась о подобных вещах, теперь же умные мысли так и сыплются из тебя.

– Если бы не обстоятельства моего брака, я была бы сейчас дома, пекла коржики и вытирала пыль, оплакивая смерть своего ребенка и тот факт, что все остальные дети женаты и живут своей жизнью. Но я была поставлена перед выбором: либо отказаться от своего «я», либо что-то предпринять. Чем больше я делала, чем больше меня все это затягивало и тем сильнее я менялась. Для меня стали важными вещи, о которых я никогда раньше не думала.

Руби кивнула.

– А Дэниел, насколько я поняла, теперь сидит дома, – сказала она. – Он доволен этим?

– Не очень. Он никак не может смириться со смертью Сеймора. Мне не нравится оставлять его одного, но, когда он оставлял меня, я чувствовала себя несчастной. Наверное, я покажусь тебе эгоисткой, но я стараюсь не думать о нем.

– Ты долго не могла разлюбить Джейкоба, хотя он поступил по отношению к тебе намного хуже.

Я по-прежнему люблю Дэниела, но теперь для меня на первом месте не он, а я сама.

А я не способна на что-то подобное, – вздохнув, призналась Руби. – Для меня на первом месте всегда были дочери, потом их дети. Мне казалось, что без меня они не проживут.

Руб, ты это серьезно? – Глаза Бет воинственно сузились. – Ты действительно считаешь, что Хизер и Грета не прожили бы как-нибудь, если бы тебя не было с ними? А как же тогда живут остальные? Ты ведь знаешь слова «незаменимых людей нет»?

– Ты хочешь сказать, что я потратила свою жизнь понапрасну? – раздраженно проговорила Руби.

– Нет, Руб, но ты делала именно то, что тебе хотелось делать. Не сердись. – Бет положила руку на запястье подруги. – Из тебя получился бы неважный наемный работник. Боссу достаточно было бы косо на тебя глянуть, и ты тут же повышала бы на него голос. Ты не терпишь критики. Тебе всегда хотелось быть главной, заправлять всем, поэтому ты создала свой маленький мирок и сделала себя его королевой. Можешь не говорить мне, что ты довольна своей судьбой, но я уверена, что чаще всего так оно и было.

– Наверное, это так. Но что если бы Ларри с Робом не погибли и девочки не вернулись бы домой? Чем бы я занималась в этом случае?

– Вышла бы за Криса, занялась бы наконец карьерой, стала бы большим человеком. Руби, тебе необходимо ощущать собственную значимость. Помнишь, как мы все в тебе нуждались во время войны? И не говори, что тебе это не нравилось.

– Ты думаешь?

– Я уверена.

Руби была бы не прочь продолжить этот разговор, но к ним подсели еще какие-то женщины, и беседа сменила направление. Они проговорили до глубокой ночи.

Неделя в Америке пролетела очень быстро. Ко времени возвращения домой Руби узнала о себе и о мире больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. В прошлом она смотрела телевизор, читала газеты и жаловалась тем, кто соглашался ее выслушать, на несправедливость, царящую в мире, но, если не считать лет, проведенных в Фостер-корт, ей никогда не приходилось бороться за свое существование. Она много работала, однако ее мирок оставался стабильным. По сравнению с многими из тех женщин, с которыми Руби познакомилась за эту неделю, все доставалось ей легко. Она решила, что по возвращении домой чем-нибудь займется, вступит в какую-нибудь организацию, начнет читать книги, которые она накупила в Вашингтоне, и расширять свой кругозор.

Большую часть своей жизни Руби двигалась по накатанной колее – в основном благодаря Мэттью Дойлу. Она осознала это лишь теперь, на несколько десятилетий позже, чем следовало бы.

В последний день пребывания в Америке Руби с Бет поехали на метро в Сити-Плейс, крупный торговый центр, где Руби купила длинный кремовый пиджак, который неплохо смотрелся с приобретенными ранее джинсами. Она решила явиться домой в новом обличье и этим всех удивить. Выбрав сувениры для девочек – в основном украшения в этническом стиле, – она долгое время простояла перед синим шелковым галстуком с вышитым на нем крошечным изображением Белого дома, пока наконец решилась купить его.

– Это для кого? – спросила Бет.

– Для Мэттью Дойла. Мелочь, но ему будет приятно.

Кроме Руби, на следующий день должны были уезжать и некоторые другие участницы слета. Вечером было организовано долгое и прочувствованное прощание с женщинами, с которыми они уже успели подружиться и с которыми им вряд ли предстояло когда-нибудь еще увидеться. Все закончилось выпивкой и хоровым пением в одном из номеров отеля. Атмосфера была настолько трогательной, что комната буквально утопала в слезах.

«Это никогда не повторится, – с грустью подумала Руби. – Теперь жизнь в Ливерпуле будет казаться мне невыносимо скучной».

Но самым сложным для нее стало утреннее прощание с Бет. В аэропорту они почти не разговаривали, лишь сжимали друг друга в объятиях, пока Бет наконец не оттолкнула подругу, сказав:

– Ты опоздаешь на самолет.

– До свидания, Бет.