– Я должен остаться, – упрямо, но более мягким тоном произнес он.

– Это опасно.

– Я так не думаю.

– А я это ясно вижу.

– Ну что ж, я не боюсь.

– Но я не могу отступать от правил. Этот чертов барон прав. А поскольку он опирается на право, я не могу защищать тебя. Понимаешь, не могу!

– А вы и не беспокойтесь, – сказал Билли.

– Но послушай минутку, Билли. Придется, пожалуй, сказать тебе… Видишь ли, твои родные… Ты помнишь, какой они подняли шум, когда узнали – когда я нечаянно проговорился им – об этой девушке из кафе?

– Еще бы! Вся эта кутерьма поднялась при мне. Это все обрушилось на мою голову.

– Хорошо. А знаешь ли ты, почему они в конце концов согласились на твой отъезд со мной? Только потому, что они не верили, что «девушка с тамбурином», вскружившая тебе голову, действительно покинула Нью-Йорк. Они думали, что если ты поедешь сюда искать ее, ты ее не найдешь и мысль о ней постепенно выветрится из твоей головы. Поэтому они и вверили тебя моему попечению. А теперь, оставаясь здесь, ты подвергаешься опасности худшей, чем… гм… опрометчивая женитьба. Я повторяю, что я отвечаю за тебя перед твоим отцом и матерью. Ты должен это понять и уехать. Да, да, барон не шутит!

– Я должен остаться в Колибрии, – вторично заявил Билли. – Обо всем этом я догадывался, и все-таки я должен остаться.

Мистер Доббинс схватил его за обе руки.

– Но почему? Скажи, почему? – Копперсвейт только покачал головой. – Ты что – с ума сошел?

Досада пробила стену нежности Доббинса.

В ответ на это Билли положил руки на плечи своему крестному и долгим взглядом посмотрел ему в глаза – таким долгим и пристальным, что Доббинс начал понимать.

– Да, я сошел с ума, – сказал Копперсвейт.

– Неужели ты хочешь сказать… только этого не хватало! Ты хочешь сказать, ты нашел эту… «девушку с тамбурином»?

– Подумайте немного. Вспомните вчерашний вечер – только не женщину, на которую напали на улице…

Билли остановился. Доббинс взволнованно прошептал:

– Так… значит… ты имеешь в виду… Копперсвейт кивнул.

– Да, она и есть «девушка с тамбурином».

– Бедный мой мальчик! – Доббинс дрожащими руками снова взял Билли за руки. – Но неужели ты не понимаешь? Ведь она не… ведь принцесса Ариадна не из итальянских принцесс, на которых женятся американцы. Она принцесса королевской крови. Колибрия маленькое королевство, но правящий дом в ней так стар, как… как немногие из уцелевших коронованных семей. Если бы даже она хотела, она не могла бы… да и ты не мог бы…

– Я же сказал, что я сошел с ума.

– Что же, ради небес, ты можешь сделать?

– Остаться.

Битых полчаса Доббинс расспрашивал, грозил, умолял. Это ни к чему не приводило, но он все не унимался. Вначале он думал, что Билли поддался какому-то обману зрения, что его ввело в заблуждение случайное сходство. Билли отверг это предположение, а также и то, что принцесса Ариадна не могла быть в Америке.

– Видите ли, дядя Фред, она сама признала, что была там и даже на Ректор-стрит.

– Тайна?

Копперсвейт пожал своими широкими плечами; он начал приобретать европейские манеры.

– Тогда тут заварилось что-то отчаянное! Билли, ради любви к…

И история началась сначала. Только прибытие нового посетителя положило этому конец. На этот раз гостем был предводитель радикальной партии Тонжеров. Он был введен во вторую приемную и выразил желание переговорить с мистером Копперсвейтом.

Билли встрепенулся.

– Сегодня у меня как будто журфикс [1], – сказал он и усмехнулся. – Дядя Фред, мой зрелый друг, я советую вам сойтись с влофским обществом. Если вы хотите, чтобы я вас представил, я буду очень рад это сделать, но только – как простой американский гражданин!

– Я пойду вместе с тобой разговаривать с Тонжеровым, – отечески заявил Доббинс.

– Вы? В вашем положении? И когда спрашивали не вас? Прошу вас этого не делать. Кроме того, эти переговоры только волнуют вас.

Билли был непреклонен. Через минуту он остался наедине с предводителем крайней левой колибрийского парламента и пожимал холодную костлявую руку этой персоны.

– Я чрезвычайно рад познакомиться с вами, мистер Тонжеров. Конечно, я много слышал о вас и буду счастлив услышать еще больше от вас лично. Меня всегда интересовало, чем может заниматься в монархическом государстве республиканская партия.

Улыбка мистера Тонжерова отличалась от улыбки барона Раслова: у мистера Тонжерова улыбка была кислая. Он был похож на человека, недавно поборовшего привычку к пьянству, например, колибрийскую привычку к абсенту, и горячо жалеющего об утраченных удовольствиях. Но в действительности он был просто человеком, которому не удавалось побороть несварение желудка.

– Вы очень любезны, – сказал Тонжеров.

На этот раз Билли первый перешел к делу и спросил, что угодно знаменитому политику.

И что же? Порядочно помямлив и побормотав, он тоже потребовал пресловутый пакет!

– Какой пакет?

Это стало похоже на игру в прятки.

– Тот самый, – сказал Тонжеров с выражением лица человека, отведавшего по ошибке вместо апельсина лимон, – тот самый пакет, который первоначально находился у дамы, сидевшей вчера рядом с вами на представлении «Тоски».

Вторая приемная была маленькая и выдержанная в красных тонах; то же можно было сказать о мистере Тонжерове. Красные драпировки комнаты нужно было встряхнуть и проветрить, мистера Тонжерова – тоже.

– Гм, – произнес Билли, подражая официальной манере своего бывшего шефа.

– Вот именно, – сказал республиканец. Копперсвейту больше нравился метод Раслова, но

он решил не оказывать предпочтения ни той ни другой стороне. По-видимому, он оказался обладателем чего-то весьма ценного: две соперничающие партии спорили об этом пакете. И пусть спорят! Больше того: Билли решил скрывать подлинное местонахождение пакета, пока сам не узнает о нем подробнее.

– Что было в нем? – спросил он.

– А вы его не читали? – вопросом ответил Тонжеров.

– Я не могу его прочесть

– В таком случае, я не собираюсь помогать вам в этом.

Весьма вероятно, что барон сказал бы то же самое, хотя и в более любезных выражениях. У Билли мелькнула мысль, что если ни та, ни другая сторона не упоминает о содержании документа, то скорее всего они и сами не вполне осведомлены о нем.

– Почему вы думаете, мистер Тонжеров, что он у меня? – тоном легкого удивления спросил он.

Республиканец почесал пальцем свою бородку, по которой еще лучше было бы пройтись гребешком.

– Я уверен, что он у вас.

– Но предположим, что я не признаю этого? Политический деятель нагнулся вперед и сделал

кислую просительную гримасу:

– Я не думаю, а знаю, что он у вас. Мой друг видел, как он был вам передан.

– Вчера вечером?

Тонжеров поднял свои худые плечи.

«По-видимому, – подумал Копперсвейт, – одно из дел республиканца в монархии, это развивать в себе острое зрение».

– Гм! Вы не единственное заинтересованное лицо, – сказал Билли.

Как только эти слова слетели с его губ, он понял сделанную им ошибку. Темные глаза его посетителя блеснули; рука, теребившая бородку, опустилась к карману, в котором обычно носят бумажник.

– Мистер Копперсвейт! – Он говорил сухим деловым тоном, удваивавшим оскорбительность его слов. – Наконец-то мы поняли друг друга! Я сейчас же уплачу вам за этот документ десять тысяч хрузо.

Билли сам был виноват в случившемся и знал это. Его невинные, но необдуманные слова навлекли на него это оскорбление, хотя было очевидно, что Тонжеров явился в миссию, заранее приготовившись сделать такое предложение. Тем не менее Копперсвейт поступил приблизительно так же, как Фредерик Доббинс при подобном же случае с графом Ласковацем в нью-йоркском клубе. «Пусть спорят между собой, – подумал он. – А кстати, этот джентльмен едва ли знает, что я уже больше не состою на службе у правительства Соединенных Штатов». Билли встал.