Он сказал, что товарищи ушли искать пешеходный путь в обход реки и будут, вероятно, в этот день к вечеру. Остановились здесь ждать. Лошадям приволье. Густая хорошая трава покрывает весь склон. Над плато высятся изрезанные морщинами ущелий горы и маленький хребет уходит куда-то вдаль.
В ожидании Крыленко и Бархаша «мальцы» занимались «отлеживанием боков», Семен рассказывал о своих похождениях в боях с басмачами, я же с Джарматом решили пойти поохотиться на кийков, которых здесь, очевидно, было очень много.
Поднявшись на гребень хребта, Джармат, шедший впереди меня, вдруг распластался на земле и заставил меня сделать то же самое.
«Дарай, дарай» (скорей, скорей).
Я ничего не видел. Наконец, мы медленно поползли вперед, и Джармат все время показывал мне вперед рукой, где, по его мнению, находилось стадо кийков. Наконец, увидел их и я, но расположение кийков было для нас невыгодно, так как ветер дул с нашей стороны и они все равно близко бы нас не подпустили.
На одном пригорке мы залегли и стали выжидать: может быть, подойдут другие. Наконец, с противоположной стороны, в 400 м, на крутой бугор горделиво вышел круторогий красавец козел, по-видимому, вожак стада; он остановился и стал озираться кругом.
Я из-за камня стал наводить винтовку под левую лопатку, но Джармат все время дергал меня за руку и шептал: «азмас тохта, азмас тохта», что значит «подожди немного, подожди немного».
Козел стоял грудью к нам, картинно потряхивая головой.
Мое возбуждение достигло пределов. Козел, видимо, оставшись довольным собой и осмотренными холмами и долиной, собирался повернуть обратно и скрыться, тут я больше не вытерпел, не хотел упустить такой куш. Я навел в десятый раз мушку в сердце козла и спустил курок. Раздался выстрел. Козел стоял на месте и даже не шелохнулся. Что за наваждение!
«Стреляй, Джармат!» – кричу я товарищу.
Только тот успел прицелиться, как козел, как бы насмехаясь над нами, встал на задние ноги, повернулся, тряхнул рогами, подпрыгнул и скрылся. Я выходил из себя. Вдруг на долину, раскинувшуюся под нами, на расстоянии выстрела выскочило большое стадо кийков, гуськом друг за дружкой удаляясь по направлению к скалам. Бежали они медленно.
Один за другим вслед 30 кийкам прогремело до десятка выстрелов из двух винтовок. Один киик начал отставать и вдруг совсем остановился.
«Ранен, ранен», – закричал я от радости, и мы положительно скатились по склону в долину. Но, не допустив нас на 300 м, киик сорвался с места и скрылся за бугром. Разочарованные, мы пошли вслед стаду.
Часа через 3 скитаний по горам Джармат опять заметил этих животных. Меня чрезвычайно поразило зрение киргиза, его дальнозоркость и привычка различать предметы на громадных расстояниях. Но на этот раз козлы были далеко в скалах и подойти к ним не было никакой возможности. Пошли обратно в Борджок.
На обратном пути встретили большое стадо уларов – горных индеек, числом до 15, спокойно разгуливающих на лужайке. Мы залегли, сожалея, что не взяли двустволку. Пулей не убьешь эту птицу, хотя по размерам она была не меньше хорошей домашней утки. От нашего винтовочного выстрела они с улюлюканьем и свистом стремительно побежали в гору и скоро также скрылись. А улары, приятные на вкус, составили бы сегодня прекрасный обед. Так кончилась наша неудачная охота, весьма утомившая нас обоих.
Вернувшиеся разведчики рассказали о своих попытках найти дорогу для лошадей и о своих неудачах. Оказывалось, что Саук-Сай в двух местах подходит к самым скалам и таким образом запирает наш путь по правому берегу. На левый же берег его перебраться было делом рискованным. Путь же поверху, в обход этих двух неприступных мест для лошадей был невозможен, так как у реки Каман-Су чрезвычайно крутой спуск, представлявший собой голый цементированный скат, на котором нога не могла держаться; приходилось идти пешком.
«Товарищи, не попытаться ли нам поискать брод через Саук-Суй и до Козгуя-Токая добраться тем берегом», – раз в пятый, вероятно, предлагаю я.
Разведчики накинулись на меня, доказывая невозможность этого предприятия; по их мнению, нечего было рисковать и калечить лошадей. Однако, совсем не улыбалась перспектива идти пешком до Козгун-Токая с большим грузом, да потом еще раз возвращаться в Борджок за оставшимися вещами и продовольствием.
«Ну, может быть, хоть пешком можно пройти низом, а не карабкаться по хребту, дважды поджимаясь и спускаясь с него».
«Да что ты пристал, сказано ведь, что внизу ни прохода, ни проезда нет; я оставил там записку именно такого содержания» – сказал Николаи Васильевич. – «Ну что ж, ладно, пойдем». 16 августа после обеда, нагрузившись каждый килограммов по шестнадцати, если не больше, мы начали подъем на хребет. Все выше и выше поднимались мы по склону, обходя расщелины, гладкие и вместе с тем жуткие осыпи, по которым не было ни малейшей возможности идти. Приятно чувствовать рюкзак за спиной, да еще с таким грузом, после трех недель проезда по железной дороге и верхом на лошадях до Памира. Уж давно хотелось испробовать свои силы и помериться с каким-либо хребетиком, а затем и с серьезной вершиной, пиком Ленина. Скоро я обогнал всех своих спутников; сделав до сотни зигзаговых петель, я достиг плато, по которому нужно было идти дальше, уже не делая сумасшедших подъемов, спусков и съезжаний по осыпям. Мои товарищи копошились далеко внизу. Бархаш медленно шел впереди, за ним – Крыленко и оба «мальца». Последним, вероятно, было несколько трудно в первый раз: они были мертвенно бледны, а Арик прямо желтый. Вскоре мы соединились и пошли вместе. Наконец, кончилось в плато, на котором нас встречали и провожали свистки сурков, напоминающие московских милиционеров.
Начало темнеть, когда мы достигли спуска в долину реки Каман-Су. Бархаш, за ним я, несколько выше – остальные съезжали на ледорубах, так как ноги уже не могли держать на осыпи, от усталости подкашивались и приходилось вместе с осыпью «ехать» на волю случая.
Ночевка, устроенная под навесом группы зеленых деревьев, была прекрасная.
Рано утром перешли в брод реку Каман-Су и сразу же увидели, что Саук-Сай шутить с нами не собирается и хочет извести до конца. Путь был вторично прегражден, и нужно было идти в обход поверху.
Товарищи пошли обратно туда, где они заприметили довольно сносный подъем, я же решил подняться прямо в лоб по одной из расщелин, спускающейся, видимо, прямо с плато. Но я просчитался, и чуть было дорого не расплатился за этот шаг.
Впереди лощина кончилась скоро, но путь к плато преграждали гигантские глиняно-галечные башни, к которым можно было попасть только ползком по острому гребню и по склону башен перебраться на плато. Расстояние скрадывалось хаотичностью расположения скал. Я пополз. Через полчаса уже был около башни, но увы… по склону ее не попасть на плато, – надо было спускаться влево вниз и по осыпи пройти расщелину, направо же глубоко зияла пропасть. Осторожно, вырубив несколько ступеней, я пошел все же по выступу башни, не спускаясь вниз. Наконец, я казался, как червяк, присосавшийся к гладкой скале. Ни взад, ни вперед идти было нельзя. Оставалось одно: соскочить или «съехать» в лощину, распластавшуюся передо мной в 10-12 м. Ноги дрожат. Слабость чувствуется даже в кончиках пальцев; голова от напряжения начала кружиться, а тяжелый рюкзак все давил и давил.
Я решил не оставаться здесь одному среди этих скал. Сел и пополз; к концу спуска в лощину развил большую скорость. Руки сбиты в кровь, юнгштурм порван, но я был цел, хотя и без сил.
На плато, расстелив на траве спальный мешок, я лег отдохнуть. Мысль о том, как бы остальные не прошли мимо, не давала мне покоя. Так я пролежал около часу, подняв кверху ноги. Силы вернулись, и я хотел уже идти дальше, но в этот момент заметил поднимающихся сюда остальных товарищей.
Спустившись к реке Чекманташу, у зеленой рощи решили сделать привал. Но надо было спешить, так как скоро вода в реке будет прибывать и нам труднее будет ее переходить. Ущелье Чекманташа, грозное, стиснутое скалами, нависшими прямо над рекой, и круто поднимающееся, уходило ввысь.
