Будто в ответ на мои мысли, звонит телефон. Я вздрагиваю, хватаю трубку, забыв даже сказать: «Алло, редакция». Но это не Игорь, это Наталья, моя подруга еще со школьных времен. Она звонит с работы в страшном возбуждении:

– Аська, слушай, у нас тут намечается распродажа, сейчас разыгрывают талоны, говорят, может, даже сапоги будут, если тебе надо, я попробую для тебя вытянуть, думай быстрей!

– Господи, что тут думать-то, конечно, надо, я уже год без сапог, слушай, а какие?

– Ничего не знаю, потом перезвоню, – говорит она и отключается.

Я кладу трубку и сижу в легком обалдении. Наташка работает в крупном банке, банки сейчас живут богато, распродажи у них хорошие, чем черт не шутит, вдруг повезет.

Игра в распродажи за последний год охватила практически все московские предприятия. Поскольку в магазинах ничего купить нельзя, то, чтобы люди не разбегались с работы в поисках несуществующих товаров, кто-то из «гениев» управления придумал привозить товары прямо на предприятия и распродавать на месте. В некоторых местах, наоборот, выдают талоны, по которым можно пойти в определенный магазин в строго определенное – с точностью до часа – время и там купить, что дадут. Естественно, для посторонних покупателей с улицы магазин в это время закрыт. И к тому же, почти никогда заранее не известно, что именно будет на распродаже в этот раз. В любом случае раскупают все, а потом меняются друг с другом, кому что нужно. Вот НИИ, где работает моя мать, уже год только так и живет – сперва все составляют списки очередей на участие в следующей распродаже, потом сама распродажа, а потом народ долго обменивается добычей. Весь институт увешан объявлениями типа: «Меняю черные осенние мужские ботинки 43 размера (распродажа от такого-то числа) на детскую куртку любого цвета 25 размера (распродажа от такого-то числа)». Эта бурная жизнь продолжается до объявления об очередной распродаже, после чего цикл повторяется. Работать при этом, естественно, всем стало некогда абсолютно, зато народ сидит на работе, как пришитый.

У нас в конторе тоже бывают распродажи, но они проводятся в центральном издательстве, это совсем в другом месте, где-то на «Кировской», нашей редакции перепадают оттуда крохи, а уж с моей полставкой рассчитывать и вовсе ни на что не приходится. Неважно, я терпеть не могу всю эту возню, и сейчас тоже, если бы только не сапоги… Тут телефон опять верещит, и уж совсем вздрюченная Наташка кричит в трубку:

– Ну, мать, ты и везучая, я для тебя талон вытащила, их там всего три на отдел было, представляешь, ведь вот если бы для себя тянула, ни за что бы не досталось, а сапоги точно будут, финские, зимние, говорю же, везет тебе, как никому!

– Наталь, подожди, а тебе что, ничего не надо, что ли, может, ты лучше сама?

– Нет, сапоги у меня уже есть, если б не ты, я бы и связываться не стала, я только для тебя в это дело влезла, так что давай бегом, это сегодня в шесть, в универмаге «Сокольники», опаздывать нельзя, сама знаешь, а тебе еще ко мне за талоном заезжать.

Судорожно смотрю на часы, времени без десяти пять, в Сокольники ехать минут сорок пять как минимум, а до Наташкиной работы тоже минут сорок, причем в другую сторону. Тут я осознаю, что и денег у меня тоже нет, с собой всего рублей двадцать, это смешно, сапоги стоят как минимум сто тридцать, если не все сто пятьдесят.

– Наташ, поезжай сама, я не успею, и все равно у меня денег нет с собой.

– Господи, вот дура-то! У меня есть деньги, я нарочно сегодня четыре сотни взяла, заберешь вместе с талоном, отдашь потом, не ной, только время теряешь, беги!

– Подожди, лучше не так, все равно не успею, я позвоню сейчас Ляле, если она сможет, пусть заберет у тебя талон, ей как раз по пути, и привезет в Сокольники, вдруг у нее и деньги есть, а то мы с тобой видимся раз в сто лет, когда я еще отдать-то смогу.

– Слушай, делай как знаешь, пусть твоя Ляля мне снизу позвонит, я выйду. Жду.

Набираю скорее Лялин номер – к счастью, она дома, все сразу понимает и соглашается. Мы договариваемся встретиться у входа в магазин, я кладу трубку, быстро прибираю на столе, чтоб ничего не валялось, хватаю шубу, запираю дверь и бегу к метро.

Днем снег растаял, сейчас, к вечеру, опять начало подмораживать, с неба сыплется какая-то крупа, а под ногами каша из мокрого снега. Я несусь, не разбирая дороги, прямо по лужам, и у меня, естественно, моментально промокают ноги. Ну и ладно, а если б на каблуках была? Вообще бы в лужу свалилась.

Когда без десяти шесть я добираюсь до универмага «Сокольники», на улице совсем темно. Фонари горят через два на третий, и то еле-еле. Огромный магазин кажется пустым, свет на первом этаже притушен, и только у дальнего от метро входа толпится народ. Мне, наверное, туда и надо. Подхожу. Это очередь, человек семьдесят. Становлюсь в хвост, спрашиваю у стоящих впереди:

– Вы на распродажу, на какое время?

Все, как и я, на шесть. Уже хорошо. Спрашиваю дальше:

– А вы от банка такого-то?

И натыкаюсь на недоуменное:

– Нет, девушка, какой еще банк, это распродажа для тех, кто в октябре на картошку ездил.

О Господи, неужели я что-то напутала?! Тут вдруг неизвестно откуда взявшаяся Ляля дергает меня за рукав и шепчет в ухо:

– Молчи, все правильно, Наталья мне говорила, что это как будто за картошку.

Ладно, картошка так картошка, какая разница. Главное, Ляля пришла, талон и деньги у нее, все в порядке. Мы начинаем обсуждать, что хорошо было бы купить, что взять для Наташки и так далее.

Так проходит минут двадцать, морозец вполне заметный, мои насквозь мокрые ноги совершенно закоченели. Хорошо, что шапка с собой была, хоть уши удалось спасти. Не заболеть бы после этого, и зачем только я вообще сюда потащилась… Наконец впереди открывается дверка, толстый милиционер встает в проеме и начинает пропускать по одному.

Когда очередь доходит до нас с Лялей, выясняется, что вдвоем с одним талоном входить нельзя. Расстроенная Ляля передает мне талон и деньги, но я, уже знакомая с этими ментовскими штучками, говорю ей тихо: «Иди туда, где выход, и стой там, я знаю, что делать». Сую талон в нос менту, прохожу мимо него, поднимаюсь по лестнице на второй этаж и через весь длинный зал иду к выходу. Там для таких умных, как я, тоже стоит милиционер, но я, нимало не смутясь, подхожу к нему и очень уверенным тоном заявляю: «Сейчас должна подойти моя сестра, мы с ней в очереди разминулись, и у меня ее талон остался, вот он, – при этом демонстрирую менту свой единственный талон, – пропустите ее, пожалуйста». По лестнице подымается запыхавшаяся Ляля, я хватаю ее за руку, и мы входим внутрь. Мент не произносит ни слова – то ли вообще не понял, что происходит, то ли ему наплевать.

– Ну ты даешь! – только и говорит Ляля, и мы устремляемся в обувной отдел.

Там уже выстроилась очередь, где-то минут на сорок, мы занимаем и отходим побродить по магазину. Пока мы покупаем по мелочи то и се (ничего особенного тут и нет – какая-то косметика, кофточки так себе, сумочки), Ляля просит меня уступить ей сапоги, если будет ее размер. Просьба ее оправданна, потому что размер ноги у Ляли нестандартный, сорок второй, и если у меня есть проблемы с покупкой обуви, то у нее их втрое больше, и потом, она мне все привезла… Но, с другой стороны, очень жалко уступать сапоги, они нужны до зарезу, мне просто не в чем ходить, да и мечта была уже так близко… Я бормочу что-то неопределенное вроде: «Там посмотрим», – и мы возвращаемся в свою очередь.

Она уже на подходе, минут через пять мы предъявляем заветный талон, и нас впускают в отдел. Продают сапоги и туфли, на один талон – одна пара обуви. Туфли нам на фиг не нужны, мы прямым ходом кидаемся к сапогам. Чудесные сапоги, австрийские, коричневые, на «манке». Я беру примерять свой размер, Ляля – самый большой из имеющихся. Ляле сапоги малы – вопрос отпал сам собой, а мне великоваты, я беру на размер поменьше. Эти оказываются тесны, я опять беру другую пару. Пока я меряю, Ляля бродит вокруг в слабой надежде обнаружить что-нибудь своего размера. Но вот вожделенные сапоги выбраны, я плачу деньги в кассу и, держа чек и коробку в руках, прохожу на контроль. Продавщица перевязывает коробку, надрывает чек и говорит мне: