Он не договорил и подошел к окну. Над городом уже вставала ночь. Только тут Геннадий Рудольфович вспомнил, что так и не послал машину на дачу за женой.

— Узнайте быстро, когда будет ближайший самолет. Я вылетаю. Сазонов и Соломин со мной.

Офицеры вышли, а генерал стал звонить на дачу, чтобы уговорить жену остаться и предупредить, что сам он срочно улетает.

Телефон дачи не отвечал. Это вызвало беспокойство. Пока еще не сильное, но все же... Если человек, устанавливающий «жучки» в квартире и на даче, был из ГРУ, тогда волноваться причины нет.

Эти люди государственные, эти не посмеют семью тронуть. Но кто знает, какие еще силы вмешались? В дверь постучали. Геннадий Рудольфович положил трубку. Вошел подполковник Сазонов.

— Товарищ генерал. Самолет через два часа сорок минут. Я уже заказал билеты. Разрешите нам с майором домой съездить. Своих предупредить.

— Поезжайте. Возвращайтесь быстрее.

В это время зазвонил генеральский телефон.

— Алло. Слушаю. Генерал Легкоступов.

Это звонила жена. Не дождавшись обещанной машины, она с дочерьми уехала на своей.

Геннадию Рудольфовичу стало легче дышать.

В подъезде включен свет. В прихожей темнота. Та самая темнота, которая в первый момент меня скроет. И потом, он не готов к неожиданностям, а я готов. Он едва ли даже вооружен. Надеется на собственный авторитет и великую наглость.

Дверь я открыл настежь.

— Проходи...

Таманец сразу шагнул вперед, еще не разглядев меня. И потянул носом, втягивая в себя устойчивый запах пропитавшей меня водки.

— Закрой дверь.

Я шагнул назад. К свету, идущему из комнаты.

Он еще не понял, еще не увидел. Только слегка растерялся от моего угрюмого спокойствия. И дверь за собой закрыл. Я тут же на ощупь нашел за спиной выключатель и нажал клавишу.

Не знаю, что ощущают другие киллеры в этот момент. Скорее всего они уже стреляют. А я люблю наблюдать глаза клиента. Надо видеть, как меняется выражение. Агрессивность, с которой он пришел, сменилась сначала на недоумение. Потом искрой пробежал страх. От страха не спасается никто, даже самый смелый человек. В порыве отваги он может броситься на амбразуру грудью. Но при размышлении возникает страх. Обязательно. Просто одни люди могут его преодолеть, другие не в состоянии это сделать.

Таманец преодолел. Он человек сильный.

— Ты?..

— Я.

— Это ты звонил сегодня? С предупреждением.

— Я.

— Зачем?

— Чтобы предупредить.

— О чем? Что приехал меня убить?

— Нет. Зачем об этом предупреждать? Об этом ты и сам догадаешься. Сейчас догадался. Помнишь, я тебе обещал это...

— Когда ты звонил, я о тебе подумал. Не знаю почему. Просто вспомнил наш разговор. Там, в офисе. Когда ты предупреждал... Я это, как ни странно, всерьез воспринял.

— Я всерьез и говорил. Если «закажут» — я с удовольствием. Вот и «заказали»...

— Захватов?

— Захватов.

— Разницы между нами не делаешь?

— Ее нет. Ты чуть получше, как человек. Как мужчина получше. Он сволочь откровенная. Но и он приговорен.

— Кем?

— Он парней прислал со мной, чтобы меня потом за тобой «отправить».

— Если я тебе заплачу, ты не откажешься от своего дела?

— Нет.

— Я так и думал. Но я тебе все равно заплачу. Сколько он за меня дал?

— Тридцать «штук» баксов.

— Хорошо оценил. Уважает. Я тебе за него пятьдесят выплачу. Многовато, но это не от уважения, а от презрения к нему.

— Они у тебя с собой?

— Нет.

— Тогда не успеешь.

— Сам возьми. Телефон есть?

— Есть.

— Дай позвонить.

— Проходи, — показал я рукой и посторонился. Таманец когда-то занимался борьбой. Я ждал, что он попытается за свою жизнь постоять. Но он прошел от меня в десятке сантиметров и ничего не предпринял. Это показалось странным.

— Трубка на подоконнике.

Он взял трубку сотовика. Набрал номер.

— Алло, Люся... У матери все в порядке. Разобрался. Я чуть-чуть задержусь. Что? Больше ничего не сказали? Ладно. Через полчасика к нам человек зайдет. Небритый такой, но красивый. Передаст тебе ключ. Его в квартиру не пускай. Возьми из сейфа пятьдесят тысяч «зеленых». Отдашь ему. Поняла? И без разговоров. Так надо. Это дела... Да. Попозже. Может быть, очень поздно... Все. Пока...

Он положил трубку и посмотрел на меня.

— Джип расстреляли твои?

Я отрицательно покачал головой. И даже не добавил, что не мои, но по моей наводке.

— Нет. Это парни Захватова. Которые будут в шашлычной.

— Еще раз позвонить можно?

— Звони.

Он опять набрал номер.

— Это я. Да. Я уже знаю. Эти парни и будут в шашлычной. Не выпускать. Нет. Мне сейчас не до того. Другие проблемы. Все. Работайте.

Трубку он положил на место. И долго стоял, повернувшись ко мне спиной. Смотрел в окно. С городом, что ли, прощался? Потом повернулся.

— Вот ключ, — положил аккуратный фирменный ключ рядом с трубкой. — Передашь жене. Она тебе заплатит за Захватова. Надеюсь, ты в него не промахнешься. Ты же, Захватов говорил, ни разу ни в кого не промахнулся...

— Обычно я стреляю недурно.

— Ладно. Стреляй. Стреляй в меня недурно...

Я достал из-за спины оба пистолета. Поднял их и не мог оторвать взгляда от глаз Таманца. В них уже не было ни испуга, ни злобы. Только бесконечная, как ночное небо, тоска.

— Ты минуту назад мог напасть на меня. Почему не напал?

— Все равно я с тобой не справлюсь. И еще — справедливо это. Пора уже... Устал я. От себя устал. От окружения устал. А оно не отпустит. И чем дальше, тем хуже. Ты не поймешь этого. Окружение — это не люди. Это атмосфера, в которой живешь, которой дышишь... Ладно. Стреляй. Извини, я смотреть не могу. Боюсь...

Он зажмурился.

Я выстрелил. Две пули в лоб. Одна в сантиметре от другой. Потом подтер за собой все отпечатки пальцев, забрал сотовик и ключ, который Таманец оставил. Выключил магнитофон. За пятьюдесятью тысячами баксов зайти стоит. На ловушку это не походит. Это и правда похоже на плату. Таманцу естественно заплатить за смерть Захватова.

Я помылся под краном, старательно стирая с себя водочный запах. Достал из сумки флакон мужской туалетной воды «Рету» и обильно полил себя. Приятный горький запах. Умеют французы уловить в запахе характер настоящего мужчины. После этого оделся и вышел. Пистолеты оставил на подоконнике в подарок следственным органам. Уже на лестнице почувствовал, что, кажется, приближается приступ. Это неприятно. Совсем не вовремя.