— Ил твой, — и захлопывает дверь.

VII

Когда Стах возвращается домой, по программе уже — танцы. Отлично, развлекаются и без него. Даже не заметили, наверное. А, нет. Вот мать спешит — вся на взводе.

Стах наблюдает физиономию брата: тот выходит из арки в соседнюю квартиру.

— Куда ты ходил?

Стах молчит. Куда он ходил? Что он делал — и зачем? Ради чего? Брата испугался, самолеты пожалел, себя? В какой-то момент действительно решил: взять и выбросить. Чтобы он. Чтобы не другой. Не Серега. Не отец. Как будто это его выбор. Как будто выбор у него есть.

— Аристаша?

— Да самолеты он свои кому-то сбагрил.

— В смысле — «сбагрил»?.. — мать медленно теряет улыбку.

— В прямом, мам. Ты отца слышала? Завязываю. С игрушками.

Он скидывает обувь и проходит в конец длинного широкого коридора, мимо грохочущего зала, в свою комнату.

Мать устремляется за ним. Заходит, включает свет, запирает за собой. Становится потише.

— Аристаш, что-то случилось?.. Ты же так…

Неоконченный чертеж со стола он рвет на части, бросает на пол, сдирает еще один — на ватмане формата А1 со стены — несколько месяцев на него с дедом потратил. Скидывает книги с полок, недавно расставленные, — по авиации, аэрофлоту, аэродинамике, все остальные «аэро»… Мать пытается его остановить.

— Аристаша, что же ты такое делаешь? Что ты такое делаешь?..

Он резко опускается на пол, садится, согнув колени, прячет в них лицо, закрывает голову руками.

— Аристаша?..

Мать опускается рядом. Обнимает, гладит по голове, по спине. Засыпает вопросами — ничего. У нее у самой дрожат губы. У кого-то должны: он не заплачет. Не ответит. У него бывает, что он запирается в себе. И она ничего не может сделать сегодня, потому что пыталась тысячу «вчера» — и не раз.

Она рядом еще несколько минут. В другой бы ситуации — она осталась. Если бы не гости. Сейчас вздыхает. Целует в макушку. Использует запрещенный прием, прием бессилия:

— Тебе бабушка звонила. Хотела поздравить. Я принесу телефон.

VIII

Мать возвращается и вкладывает трубку в безучастную руку. Ей надо идти. Она оправдывает себя чем-то, еще стоя немного рядом, и отходит, наконец, запирает дверь в комнату, бросая последний сочувственный взгляд.

Стах шумно выдыхает и отмирает. Набирает телефон, вызубренный наизусть. Слушать гудки — пытка. Он поднимается с места, ходит по комнате. Выключает свет — чтобы не освещать — нагие полки. Задирает темно-синие портьеры. Наконец, бабушка отвечает. Он тянет губы:

— Привет, — и чувствует, что опять — щиплет в носу.

— Ну, как ты там? Рассказывай.

— Давай сначала ты, — просит. — Немного.

Стах опускается на пол, под окно. Спиной ко льду радиатора. Он закрывает рукой глаза, зажимает веки пальцами, как будто это остановит — слезы. Но они не текут. Уже лет пять.

Бабушка говорит о доме, который они с дедушкой планируют купить, о соседях, о саде, о клумбах, о том, что они ждут Стаха в гости, и о том, что он, наверное, так и не открыл их подарок — пора бы.

Когда она заканчивает, Стах все еще не готов — рассказывать. Поэтому затем ее сменяет дед еще на несколько минут. Делится фактами — о самолетах. Стах чувствует себя предателем. Поэтому снова молчит — и в этот раз до конца.

Он относит телефон обратно — в гам. Закрывает дверь.

Он оглядывает погром. Ловит себя на мысли: отцовский характер. Он вырастет психопатом, будет держать любовницу при жене и поколачивать обеих. Никогда еще осознание не накрывало до такой — жути.

Стах скручивает ватман в рулон. Собирает книги в стопку. Выкидывает испорченный чертеж. Ложится на покрывало в одежде, сворачивается калачиком.

Ничего.

Все закончилось.

Все будет в порядке.

Завтра он будет в порядке.

Комментарий к Глава 3. БРС — бессмысленность равна сопротивлению

На самом деле, БРС означает Базу Резервных Самолетов. Их там держат до востребования.

========== Глава 4. Мудак среди пропащих ==========

I

Каждое первое сентября, когда по окончанию трех месяцев Стах надевает изумрудную форму первой гимназии, Зинаида-Змея морщится, чтобы ему напомнить:

— Господи, еще рыжей… Я не понимаю: все мальчики в нашей семье в изумруде выглядят благородно, а этот…

Чтобы умыться перед завтраком, Стах закатывает рукава пиджака и светлой рубашки — и больше их не опускает. Мыть руки он будет, когда придет в гимназию с улицы, перед походами в столовую и в течение дня. У каждого в этой семье есть по одному неврозу. Этот — Стаха, после того, как он перенес в раннем детстве инфекцию и чуть не потерял зрение: мать психовала до тех пор, пока не подарила ему часть своих навязчивых идей. Чем больше стресса, тем чаще он пытается смыть его.

Мать тоже этим страдает, а еще она драит поверхности и десять раз на дню протирает пыль. После недавнего застолья кухня сверкает, как в рекламе моющих средств. Стах знает, что эта эпопея с генеральной уборкой длилась до рассвета. Он знает, потому что мать всегда так делает, каждый год на каждый праздник. Перекладывает еду из одной посуды в другую, мол, чтобы компактней умещалась в холодильник, а на самом деле — для того, чтобы помыть. Еще раз. И еще раз. И последний. И контрольный. А тут на столе кто-то ложку забыл… Бесконечный процесс.

Она суетится все утро. Снова готовит. Снова что-то шинкует и тушит. Слава богу, не травит «здоровым завтраком» — Стах перед тренировкой не ест.

— Спала? — спрашивает он.

— Да, часик вздремнула, — говорит об этом просто: сущий пустяк. Крутится у плиты, начинает давать ЦУ: — Ты давай не пропадай на тренировке: лучше пораньше. Я тебя буду ждать у вас, мне надо будет подготовить кабинет…

Стах ответственно кивает и перестает ее слышать, на автомате вставляя в монолог: «Угу», «Понял», «Принято».

Ее жизнь крутится вокруг него: она глава родительского комитета, она самая большая активистка в гимназии — и выполняет обязанностей, как внештатный сотрудник, любви ради (хотя с этого, конечно, от других родителей и учителей получит кучу подарков и бонусов). Она ездила с ним раньше на все соревнования, она вечно то в поход, то по дрова с его классом — и он так привык к ее опеке, что не возражает: ну в пятнадцать, да, будет с мамой на линейке.

Более того. Он не гуляет после уроков, потому что мать ждет его дома. У нее начинаются истерики, если он задержится хоть на пять минут. Она все время сверяет по часам, когда он вернется. И отслеживает, чем же он занимается в своей комнате.

Если Стах бездельничает, ей тут же хочется поговорить с ним, занять его, найти что-нибудь, чем он может помочь или что они могут делать вместе. Он почти уверен: когда у нее бессонница, она заходит, чтобы проверить, как он спит.

Знаете, что требует отец? Самостоятельность. Он пресекает любое их совместное времяпрепровождение дома, а если видит, что сын готовит или убирает, или не дай бог вообще — моет посуду, приходит в бешенство. Поэтому Стах не бездельничает. Единственное место уединения, без всяких преувеличений, — туалет. Все.