Покачиваясь, дядя Слава напялил на себя рясу и задребезжал противным, ерническим голоском:
– Преобразился еси на горе, Христе Боже… Черт! – Он длинно и замысловато выругался. – В рукавах запутался… Ну что, похож?
Не ответив, девушка побрела восвояси.
Она ехала в Перово, где располагался линейный отдел милиции. В голове ее зрел решительный план. Она вернет товар Чалому, заберет у него документы и уйдет от него навсегда. Пойдет на «Белку», там, говорят, лучше. Во что бы то ни стало, даже если для этого ей прикажут расплачиваться натурой, она заберет товар и…
В отделении оказался только один напарник. Девушка обрадовалась. Он казался ей не таким жестоким, как его мутноглазый приятель.
Но милиционер лишь сочувственно присвистнул, услышав ее жалостливую историю. А потом бдительно оглянулся по сторонам и произнес:
– Пойдем-ка на свежий воздух.
Там, стараясь не глядеть девушке в глаза, он объяснил:
– Это твой хозяин попросил нас линию почистить… А товар мы ему еще вчера отдали весь, подчистую.
– Я догадалась, – зло прищурилась Маринка, покусывая губы. – Чалый знал, что я хочу от него уйти, вот и решил меня к себе привязать. Да только у него ничего не выйдет! Пойдем, ты сам ему все расскажешь!
Напарник выразительно крутанул пальцем у виска и ухмыльнулся:
– Ты что, меня за дурака держишь?
– Но ведь я теперь ему кучу денег должна! – взмолилась Маринка.
– Твои проблемы, – пожал плечами милиционер.
Оставался последний шаг, на который девушка никак не могла решиться… Наконец она прищурилась, острым язычком плотоядно облизала губы (движением, некогда подсмотренным у задержанной во время облавы проститутки с Тверской), проворковала многообещающе:
– Может, все-таки договоримся, а?
– Иди ты! – смущенно хохотнул милиционер и добавил очень серьезно: – Правда не могу. Честно.
Маринка печально брела по перрону. На душе было муторно-гнусно, точно внутри у нее нагадила свора дворовых невоспитанных кошек. Ее мутило и от смоляного запаха дороги, и от мусора, гонимого перронным гулливым ветром, и от суетливой, вечно спешащей толпы москвичей, и от бетонных коробок далеких домов, и от осенней промозглой мороси – от всего, от всего, от всего!
Подумалось неожиданно с щемящей грустью: вот бы бросить все да сесть в поезд. К утру она была бы уже в родных местах. Увидела бы сына, обняла бы его, прижала бы к себе изо всех сил – и осталась бы с ним навсегда, никуда больше не двинувшись, ни за что!
Маринка спустилась в метро (за все время своей пригородно-столичнои жизни она каталась на нем едва ли раза три), села в вагон и поехала куда глаза глядят. Услышав знакомое название станции, вышла на поверхность, огляделась – и узнала зубчатые стены Кремля, кокетливые луковки Покровского собора, плывшую ей навстречу в осенней дождливой дымке Тверскую…
Точно попутным ветром занесло ее сюда…
– Видно, одна дорога мне, – прошептала девушка, вглядываясь в серую штриховку дождя. – Видно, делать нечего…
Не могла она, как мечталось, махнуть на все рукой и сорваться домой. Вспомнила, что нужно кормить троих детей, вспомнила скупое на ласку письмо сестренки – и надумала остаться. Решение пришло само собой, и, чтобы попроситься в развеселую «бригаду» одной из местных «мамочек», оставалось только дождаться вечера.
А пока девушка двинулась вдоль улицы. Ей все равно было, куда идти, лишь бы ветер дул в спину…
Скамейки Тверского бульвара стояли мокрые, пустые; гранитная крошка влажно хрупала под ногами, как разгрызаемое яблоко. Маринка привалилась лопатками к спинке скамейки, спрятала лицо от ветра, опустила усталые веки.
Сидеть бы так вечно, только бы никто не трогал, не будил. Погрузиться бы в блаженную, бездумную дремоту – навсегда, навсегда!
Глаза слипались, голова мягко кружилась, окоченевшие ноги больше не чувствовались…
– Девушка, вам плохо? – послышался рядом участливый голос.
Голос был такой настойчивый, такой сильный… Он выталкивал Маринку из блаженного ничегонедуманья, звал обратно в серый пугающий мир, тащил ее из черного омута забвения…
– Что с вами? Вы слышите меня?
Рядом прозвучал другой голос, более низкий – мужской:
– Она замерзла. Нужно ей немедленно помочь!
Маринка удивленно разлепила смазанные сонным медом веки и увидела юношу и девушку, участливо склонившихся над ней.
– Она открыла глаза! Ну наконец-то! – защебетали странные молодые люди. – Вы слышите нас? Вам нужно согреться. Пойдемте в тепло. Как вы себя чувствуете? Головокружение? Тошнота? Слабость?
Первый шаг дался с трудом. В кофейне Маринка обхватила обеими руками горячую чашку и улыбнулась йочти счастливо:
– Спасибо, мне хорошо.
Она блаженно сияла потусторонней улыбкой. Какие добрые, заботливые ребята! Примерно такого же возраста, как она, но такие серьезные…
– А вы кто? – спросила она, все еще улыбаясь.
– Мы работники Гуманитарного Центра имени Дэна Гобарда, – ответила девушка с готовностью. – Меня зовут Оля, а его – Вадим.
– Очень приятно, – серьезно кивнул юноша.
– Мы занимались тестированием около метро, пока не увидели вас.
– Ой, я вас отвлекла от работы, – испугалась Маринка. – Спасибо, мне уже хорошо. Большое спасибо!
– Нет, мы не можем вас бросить, пока не окажем вам помощь. Я вижу, у вас очень большие проблемы.
Может, им просто не хотелось снова выходить на промерзший ноябрьский бульвар?
– Да, у меня очень большие проблемы, – понурилась девушка, – такие большие проблемы, что просто не хочется жить.
– Налицо падение первой динамики, выживание через самого себя, – непонятно заметила Оля, адресуясь своему товарищу. – Угрожающее состояние.
– Это видно даже без теста, – согласился приятель.
– Вам нужно обязательно прийти в наш Центр! – Оля повернула к Маринке серьезное милое лицо.
– Зачем, – слабо сопротивлялась девушка. – Что это изменит?
– Это жизненно необходимо! – заверил ее Вадим. – Сейчас мы вас протестируем. Итак, первый вопрос: имя, фамилия, отчество… Возраст… «Делаете ли вы необдуманные замечания или обвинения, о которых потом жалеете?»
