Вилла, по нашим, российским, представлениям, шикарная, а для европейца – нормальный дом, была расположена на окраине Мюнхена. Метров сорок аккуратно подстриженного газона отделяли розовое двухэтажное строение от ворот; струилось шоссе, стремительным потоком полированных лимузинов оно летело к городу. Эти сорок, максимум пятьдесят метров газона, на котором в шахматном порядке росли аккуратно подстриженные кусты и небольшие деревья, для опытного человека свидетельствовали, что хозяин – человек обеспеченный, но отнюдь не богатый, в последнем была уверена и жена хозяина дома, и, хотя прожила с мужем пять лет, женщина не подозревала, что он крупный рэкетир и располагает очень большими деньгами.

Семья завтракала на веранде. Мужчина пил кофе, курил первую в этот день сигарету и просматривал газеты. Он не знал, что сигарета окажется в его жизни последней, а биржевые новости ему знать совершенно ни к чему.

Мальчик лишь полгода как научился говорить, отказывался пить сок и допытывался у матери, почему трава зеленая. Малыш никогда не узнает, почему трава зеленая, а небо голубое.

Убийца подошел к дому с черного хода, двигался неторопливо, уверенно, чувствовалось, что он знает расположение пристроек, где надо подняться по ступенькам, какую дверь открыть. Он поднялся на веранду не с лужайки, а вошел из дома, достал из-под полы длинного плаща автомат и увидел широко открытые глаза женщины.

Впоследствии полиция установила, что убийца выпустил более двадцати пуль калибра 5,6 мм. Хозяин и ребенок умерли мгновенно, женщина была жива. Ее доставили в госпиталь, но врачи считали, что положение женщины безнадежно.

Инспектор криминальной полиции Дитер Вольф был сердит, очень сердит. Высокий и широкоплечий голубоглазый блондин с твердым подбородком, полвека назад он мог бы красоваться на плакатах рейха и с огромным успехом выступать перед застывшими в немом восторге шеренгами гитлерюгенда. Потомственный полицейский, Дитер был человеком спокойным и уравновешенным, скорее мягким, чем жестким, как ни парадоксально, такие люди в полиции встречаются.

Инспектору уже исполнилось тридцать, но он был холост и жил в одном доме со своей матерью Анной, которая недавно отметила пятидесятилетие, выглядела она на тридцать, и порой Дитера и Анну принимали за супругов или за брата и сестру. И взаимоотношения их были равноправными, лишь в редчайших случаях Анна одергивала сына, ставила его на место.

Сегодня был тот самый случай. Дитер расхаживал, можно сказать – метался, по своей комнате и непозволительно громко говорил:

– Русские – мое проклятье! Я их ненавижу! Учи русский язык! – Он посмотрел на портрет деда, человека неопределенного возраста, с тяжелым подбородком и бесстрастными глазами, безукоризненным пробором, усами, подстриженными уже на века. – Читай русскую литературу!

Он схватил со стола томик Чехова и запустил в стену. В этот момент терпение Анны, которая стояла в дверях и наблюдала за сыном, кончилось.

– Дитер, ты ведешь себя недостойно! – Жесткие морщины пролегли от уголков рта женщины, если не состарили, то уж вернули ей действительный возраст. Анна это почувствовала, провела тонкими пальцами по лицу и, еще больше рассердившись, сказала: – Приведи себя в порядок, вымой руки и иди обедать. Я тебя жду.

Дитер услышал удаляющийся стук каблуков, вновь взглянул на портрет деда и на чистом русском языке сказал:

– Ну, извини!

Причиной столь необычного поведения инспектора Вольфа был его разговор с комиссаром, который состоялся днем.

Шеф Дитера, шестидесятилетний, по-юношески стройный комиссар, пригласил его в кабинет и первым делом справился о здоровье «прекрасной Анны». Так он называл мать инспектора. Начало не сулило ничего хорошего, а уж когда инспектор увидел, что комиссар оттягивает начало разговора, то окончательно понял – жди неприятностей. Начал комиссар издалека, что было ему совершенно несвойственно.

– Мы, немцы, люди дисциплинированные и законопослушные. Конечно, и у нас были, есть и будут преступники, такова природа человека.

Старик работал еще с дедом, а отца Дитера убили четверть века назад во время операции по захвату вооруженной банды, и комиссар, тогда лишь инспектор, тоже был тяжело ранен. Он не был сентиментален, даже от себя скрывал, что любит парня, а что давно и безнадежно влюблен в Анну, себе признавался, но никогда этого не показывал, в доме Вольфов практически не бывал. И все же, несмотря на свою сдержанность, даже сухость, комиссар, зная, какую пилюлю приготовил Дитеру, позволил себе сказать:

– Мой мальчик, ты человек способный, с тебя и спросить можно больше. – И он указал Дитеру на кресло и распорядился принести кофе.

«Меня отсылают в какую-то дыру начальником деревенских полисменов», – решил Дитер и продолжал внимательно и бесстрастно смотреть на шефа.

Комиссар выдержал паузу, пока помощник расставлял чашки с кофе, затем продолжал:

– К старости человек становится болтлив, я не исключение, скажу вещи общеизвестные, а уж тебе понятные досконально. Разрушение стены, о чем мы мечтали десятилетиями, соединение с нашими восточными братьями, наплыв неквалифицированных рабочих, как немцев, так и других национальностей, вызвали вспышку преступности. Но наших сограждан нюансы не интересуют, люди платят налоги, содержат полицию, хотят жить спокойно.

«Значит, не в деревню, – понял Дитер. – Шеф обеспокоен расстрелом семьи на вилле. Но это дело округа, какое отношение это имеет ко мне?»

– Дитер, тебя зовут русским парнем. – Голос комиссара стал суше. – Ты, конечно, не виноват, но, как выражаются христиане, крест нести тебе. Получены агентурные данные, что семью Мюллеров уничтожил русский, и приехал он из России, и выполнял он задание русской группировки, контролирующей известные тебе районы города.

Дитер любил хорошую дорогую одежду, и сейчас на нем был мягкий твидовый пиджак, брюки в полоску, сверкающие черные туфли, под белоснежным воротничком рубашки клубный, безукоризненно завязанный галстук. Коллеги над инспектором подтрунивали, а на самом деле элементарно завидовали. В тридцать лет инспектор был холост, пользовался успехом у женщин. Главное же, мог появиться в любом обществе, и не только швейцары, но и великосветские дамы и господа не угадывали в нем полицейского.

Комиссар взглянул на элегантного инспектора и чуть было не вздохнул, за невольную слабость рассердился и продолжал:

– Дитер, вам надлежит внедриться в русскоязычную общину, установить убийцу и через него выйти на заправил русской банды. Они называют себя мафией; ерунда, русские страдают гигантоманией. Никакая они не мафия. Но нас не интересует, как они называются, мы должны установить ключевые фигуры, арестовать, передать в прокуратуру и затем в суд.

«Старик совсем сдал, – подумал Дитер. – Перешел со мной на „вы“, приказывает сделать невозможное. Убийца приехал и уехал. Кого я должен установить? Через кого и на кого выходить? Сумасшедший дом, да и только».

– Ты почему не пьешь кофе, Дитер? – спросил неожиданно комиссар, не ожидая ответа, продолжал: – Тебя воспитал твой дед, когда-то я служил под его началом. Комиссар Вильгельм Вольф был умнее всех. Мы ненавидели и боялись русских, а он всегда повторял: «Только в союзе с русскими немцы обретут настоящую силу и прочный мир в Европе». И он все предвидел, сегодня нет стены, танки уходят, а русские предприниматели приходят.

«Боже мой, когда же это кончится! – Дитер пригубил жидкий, уже остывший кофе. – Чего старик добивается? Он умен, знает, что я не глуп и не поверю, что в Мюнхене можно найти убийцу, прибывшего из России».

Комиссар перестал расхаживать вдоль окна, опустился в кресло, попробовал кофе, брезгливо отставил чашку.

– Бережливость помогла немцам встать на ноги. Но черт побери! Комиссар криминальной полиции имеет право не пить помои? – И вызвал помощника. Когда тот появился, указал на чашки и спокойно, словно не он только что чертыхался, сказал: – Спасибо, Генрих, уберите, пожалуйста, и дайте нам коньяка. Твой дед Вильгельм был очень умен и дальновиден, отказывал себе во всем, но тебя обучала чистокровная русская, ты говоришь без акцента, читаешь и пишешь по-русски без ошибок.