Позади нелегкая баталия с врачами, не желавшими отпускать «белобилетника» на фронт. «Не годен», — написано было в его военном билете. Зрение у Павла подкачало. Врачи слушать не хотели. Тогда он выучил наизусть таблицу и поразил всех своим «стопроцентным» зрением.

По Литературному институту издали приказ:

«…Студента 4-го курса Когана П. Д. числить в отпуске до возвращения из Красной Армии».

Жаркие бои на юге. В одном из них Павел был сильно контужен.

Потом началось сражение за Новороссийск.

Рос на остроголовой сопке Сахарной Голове лес. Это сейчас — кустарники, терн да шиповник. А тогда, до войны, деревья-великаны к самому цементному заводу «Октябрь» подступали. В войну все скосило.

В первых числах сентября сорок второго линия фронта прошла по Сахарной Голове. Слева — борющийся с оккупантами город, впереди — лес и партизаны, справа — наши войска. Преградили они путь врагу на Кавказ и дальше Сахарной Головы и цементного завода «Октябрь» не пустили.

Каждый день ровно в восемь вечера начиналась бомбежка. Жители, кто еще не был эвакуирован, прятались по подвалам, траншеям. Как-то после очередной бомбежки вышла из подвала своего дома, что по улице Щелевой, Александра Семеновна Жорох. А в саду — зенитка. За углом дома, правее подвала, — блиндаж. А около него стоит кареглазый солдат.

Его Александра Семеновна еще не видела здесь.

— Ну как, бабушка, живем? — спрашивает.

— Да как-нибудь, сынок, — улыбнулась маленькая, щупленькая старушка в очках. — Где ребята прежние? Небось ушли?

— Да, теперь мы здесь будем. Вам воды принести?

…Вот куда тебя забросила, Павел, военная судьба. Был студентом Литературного института, одновременно учась на вечернем отделении института философии, литературы и искусства (был такой в Москве).

В Москве перед самой войной уже подумывал о книжке своей. Первой книге стихов. Ладно, после войны время еще будет. «Павел Коган. Стихи и поэмы». Правда, неплохо?

А сейчас Коган — военный переводчик 1339-го горнострелкового полка 318-й стрелковой дивизии.

Медленно спустился по земляным ступенькам в блиндаж. Уселся на земляную, лежанку. Пододвинул к себе столик, сбитый из ящиков. Достал старый, потрепанный блокнот.

Сейчас — в разведку. Блокнот с собой нельзя брать, не положено. Ничего, стихи и в голове можно хранить.

Только что получил приказ: идти на Сахарную. Там укрепились враги. Хорошо бы взять «языка». Павел встал с лежанки. Негромко скомандовал бойцам:

— Пора, ребята.

…Узкая тропинка петляла вдоль щели. Сквозь стволы деревьев горели звезды, ослепительным светом прожигая черное небо. Такое мирное небо. Оно уже начинало светлеть. Приближался рассвет. 23 сентября сорок второго года.

Впереди — поляна. Черный силуэт вершины над ней.

— Я пойду вперед! — сказал Павел.

Осторожно он двинулся по тропинке. Кончилась поляна. Сейчас махнуть рукой — за мной!

Не успел.

Что-то толкнуло в грудь, повалило на землю.

Упал лицом в высохшую полынь.

Я поднимаюсь по лестнице большого старого дома на тихой московской улице. Останавливаюсь у квартиры № 132. Невольно медлю нажимать на звонок. Может быть, много лет назад так же медлил почтальон, принесший с фронта скорбную весть? И дверь ему так же открыла невысокая седая женщина с глубокими черными глазами, Фаина Моисеевна, мать?

В небольшой квартире уютно. Навстречу мне поднялся пожилой мужчина. Давид Борисович, отец.

В эту квартиру Коганы вселились еще до войны. И кажется, она хранит до сих пор тепло сердца их погибшего сына.

Вот у двери стоит старенькая этажерка, плотно набитая книгами в пожелтевших от времени обложках. К ним прикасались руки Павла.

Висит на стене большая фотография: темноглазый паренек в тщательно отутюженном пиджаке смотрит задумчиво и чуть печально.

— Павлику было тогда шестнадцать, — сказала Фаина Моисеевна, заметив, с каким вниманием я разглядываю снимок. — Костюм сшили ему впервые. Решил сфотографироваться. Хотите посмотреть альбом?

Конечно, я не отказался и уже через минуту бережно перелистывал тяжелые картонные страницы.

Павлику шесть лет, в детском саду строит кораблик, вооружившись деревянным молотком. В школе разыгрывают какую-то пьесу: белые расстреливают рабочих. На Павлике — офицерская фуражка странной формы, на плечах — бумажные эполеты. На лице — недовольство, видно, совсем не хотел играть роль врага, да досталось.

В счастливое время жило его поколение, время великих строек, время великих перемен. И стихи его были звонкие, в них пробивались наружу страсть и нетерпение, жажда больших дел.

Так писал Павел Коган за год до войны.

Слышишь, это и про тебя…

Он ведь не дожил до Победы.

В Центральном доме литераторов Москвы на мемориальной доске писателей-москвичей, павших смертью храбрых, золотом горит сейчас имя Павла.

И у туристских костров, в вагонах поездов, на палубах кораблей живет, не умирает песня «Бригантина».

Но где похоронен поэт Коган? Вот уже более тридцати лет этого никто не может установить. Погиб у подножия Сахарной Головы — но там ли он был похоронен?

Летом 1945 года Давид Борисович Коган приехал в Новороссийск, чтобы попытаться отыскать могилу сына. Горком партии и горисполком пошли ему навстречу и направили вместе с ним специальную бригаду минеров. Без минеров ходить по земле, бывшей линией фронта, далеко не безопасно. Давид Борисович прошел дорогой сына, по местам ожесточенных боев. Но могилу Павла найти не смог…

Не так давно возникло предположение, что Коган во время разведки был смертельно ранен, его доставили в дивизионный госпиталь, где он и умер. Значит, и могилу следует искать где-то в районе бывшего госпиталя, на Шесхарисе. Однако при переносе на городское кладбище праха умерших от ран бойцов останков Когана обнаружить не удалось.

Однажды в редакцию «Новороссийского рабочего», где я тогда работал, зашла Мария Александровна Бочарова — из городского общества охраны памятников.

— У меня есть кое-что новое, — сказала она. — Живет на Сухумском шоссе одна пенсионерка, утверждает, что знает, где могила Когана.

С фотоаппаратами и магнитофоном вместе с мальчишками и девчонками из клуба «Шхуна ровесников» мы устремились по указанному адресу.

Сухумское шоссе, 43. Небольшой домик в глубине двора. Здесь живет Елена Ивановна Карпова, комсомолка двадцатых годов. Что она сможет рассказать?

Седая женщина встретила приветливо.

— В последнее время я часто читала в газете о Когане. Никто не знает, где он похоронен. И вдруг вспомнила: да есть же эта могила!

И Елена Ивановна рассказала, что в пятидесятых годах она часто ходила за перевал, чтобы собрать там хворост, и всегда останавливалась у ручья, возле шести могил, отдохнуть.

— Надписи были на фанерных дощечках, прибитых к столбикам. И на одной из них фамилия — Коган. Это я точно помню. А могилы были метрах в двухстах от дивизионного медсанбата.