Наполеон не ошибся, таким образом, в приеме: полковник не только простил ему опоздание, но и написал еще военному министру просьбу разрешить ему выдать жалованье лейтенанту Бонапарту за три с половиной месяца. В общем, Наполеон получил в марте двести тридцать три франка и шесть су.

Неожиданное пополнение его скудного кошелька пришлось ему очень кстати: заботы множились день ото дня, так как теперь помимо собственного содержания ему приходилось еще заботиться о брате Луи. Наполеон представил его своим товарищам, добавив многозначительно: “Этот молодой человек хочет наблюдать здесь за нацией, которая готова либо пойти навстречу погибели, либо вновь воскреснуть!”

На Rue Vauban, y семейства Бофр Наполеон снял для себя и Луи две скромные комнаты, вернее, одну с альковом, в котором на жестком матраце спал будущий голландский король. В комнате единственною мебелью была узкая кровать без балдахина – признак большой бедности в то время, – два соломенных стула и маленький стол у окна, который молодой лейтенант тотчас же завалил своими бумагами и книгами.

Таков был рабочий кабинет Наполеона. Здесь он мечтал о будущем Корсики, здесь намеревался закончить историю своей родины. Тотчас же, в первые дни своего пребывания в Оксонне, он начал поиски издателя для своего “Lettre a Matteo Bouttafoco” и нашел его в лице типографа Жоли. Последний, к великой радости автора, тотчас же отпечатал письмо. Для чтения корректуры Наполеон рано утром отправился пешком в Дофинэ, с маленьким Луи. К обеду они тем же порядком вернулись в гарнизон, проведя, в общем, в дороге больше восьми часов.

Наполеон возлагал большие надежды на впечатление, которое произведет это письмо на Корсике, и распространил почти все экземпляры на родине, – их было отпечатано всего только сто штук. В этом намерении он был укреплен главным образом патриотическим клубом в Аяччио, который энергично настаивал на опубликовании письма и встретил его с полным сочувствием. Важнее всего ему было признание Паоли в деле, за которое он вступился. Все предстало перед Наполеоном в розовом свете. Он снова был полон мыслей о своих “Lettres sur la Corse”, об издании которых он почти уже условился с Жоли.[19]

Издание письма к Буттафоко было закончено пятнадцатого марта. Как только получился первый экземпляр, Бонапарт послал его Паоли. Последний, однако, был бы более рад, если бы молодой историк молчал, или, по крайней мере, не употреблял в своем сочинении резких выражений. Он написал Бонапарту письмо, хотя и очень любезное, но задевшее самолюбие Наполеона. “Не трудитесь открывать клеветы Буттафоко, – говорилось в нем, – этот человек погиб во мнении народа, который постоянно чтил правду и теперь снова завоевал свободу. Произносить его имя слишком много для него чести… Он пишет и говорит только затем, чтобы напомнить о себе. Но его собственная семья стыдится его. Предоставьте же его общественному безразличию и презрению”.

Между тем Наполеон воспользовался случаем просить Паоли о присылке различных источников по истории Корсики, которых у старого героя было большое множество. Они были необходимы молодому историку, особенно теперь, потому что он заканчивал свое третье “Lettre sur la Corse”, в котором описывал геройскую сорокалетнюю борьбу на острове. Но Паоли отказал ему, сославшись на недостаток времени, – на самом же деле потому, что считал Наполеона недостаточно зрелым для исторического труда. “В данную минуту, – ответил он ему сухим тоном, – я не могу раскрыть своих ящиков, чтобы разыскать документы. Да и вообще, по-моему, в молодые годы историю писать не годится, – позвольте мне порекомендовать Вам последовать советам аббата Рейналя”.

Это обескуражило Наполеона; особенно же отказ в присылке материала, который Паоли еще раз категорически подтверждал в письме к Жозефу. Он писал: “Я получил брошюру Вашего брата. Она произвела бы еще большее впечатление, если бы была написана более беспристрастно. У меня сейчас слишком много работы, и искать рукопись и переписывать нет решительно времени”.

Несмотря на эту неудачу, силы Наполеона в борьбе за существование не ослабевали. Снова должен был он примириться со своей более чем скромной гарнизонной службой. Он твердо решил сделать хорошего офицера из Луи, который обнаруживал недюжинные способности, и прилагал все усилия, чтобы обучить его математике и другим предметам. При этом он не скупился на тяжелые наказания, которые однажды вызвали со стороны одного возмущенного обывателя восклицание: “Vilain marabout!” С какой любовью руководил Наполеон воспитанием брата, видно из замечания, которое он с гордостью делает в письме к брату Жозефу от двадцать четвертого апреля 1791 года. “Он безусловно, будет лучшим из нас четверых, – пишет он, – да и, положим, никто из нас не получал такого хорошего воспитания, как он”. Скольких лишений стоила ему эта жертва брату, который впоследствии так мало его отблагодарил, об этом он умалчивает. Только в 1813 году Наполеон, жалуясь на неблагодарность Луи, сказал: “Чтобы его воспитать, я, будучи двадцатилетним молодым человеком, терпел всевозможные лишения: я не позволял себе даже самого необходимого!”

Его утешением в это трудное время – которое, однако, не было уж таким мрачным, как его обычно изображают, – была, как всегда, литература и занятия философией. И та, и другая имели у Наполеона всегда какой-то меланхолический характер, даже тогда, когда касались самых жизнерадостных тем. В своем “Dialogue sur l'amour”, который он написал в Сен-Валие, во время своего путешествия по Дофинэ, он высказывается категорически против этого чувства, которое несколько лет спустя, после знакомства с Жозефиной Богарне, охватило его с такой силою: “Я не только отрицаю существование любви! – пишет он в своем дневнике. – Я считаю ее попросту гибельной для общества и для личного счастья человека. Мне кажется, что она причиняет больше вреда, нежели пользы, и было бы счастьем, если бы какая-нибудь добрая фея освободила нас от нее”. И снова возвращается Наполеон к своим принципам в духе Руссо, к естественному состоянию человека, о котором философствует в своих “Reflexions sur l'etat de la nature”. Подобно своему великому учителю, он скорбит о далекой эпохе, когда земля была разделена между многочисленными племенами, когда людям ни о чем не приходилось заботиться, когда они в изобилии находили средства для своего существования в богатой природе. Он, честолюбивейший из честолюбивых, стремившийся к власти, он отвергал современную цивилизацию, в которой вся власть находится в руках властолюбия, честолюбия и гордости. Но все эти идеи были у него не столько продиктованы искренним чувством, сколько скорее софистическими аргументами его литературных произведений. Естественно, что сочинения эти утрачивали тем самым свою ценность, но способствовали все же развитию того чрезвычайного самосознания и той железной силы воли, которые он постоянно обнаруживал. Он работал неутомимо, почти еще больше, чем в 1788–1789 годы; часто работал по пятнадцать-шестнадцать часов в сутки. Спал он очень мало.

При всем этом Бонапарт отнюдь не пренебрегал своими политическими интересами, – они особенно озабочивали его. Как во время своего пребывания в Валансе, так и здесь, в Оксонне, читал он солдатам своего батальона патриотические газеты и вел пропаганду среди них всевозможными средствами. Для унтер-офицеров не нужно было в этом отношении особого красноречия, так как большинство из них с самого начала принесли присягу Конституции, – только незначительная часть офицерской корпорации полка “Ла Фер” предпочла эмиграцию.

В то время как Наполеон занимался социальными проблемами и политическими рассуждениями, события во Франции шли своим чередом. Реформы отразились и на войске. Артиллерия была вновь сформирована; полки вместо имен получили номера, этот новый порядок вызвал и перемены среди офицеров. Одновременно со своим назначением в старшие лейтенанты второго июня 1791 года Наполеон был переведен в Гренобльский четвертый артиллерийский полк, стоявший в Валансе.