Во время этого восстания Паоли находился в Аяччио. Когда до него дошли первые известия о бунте, он поспешил в Бастию во главе шести тысяч национальных гвардейцев. Бастианцы уже сами по себе были ему несимпатичны, так как они дольше других сохранили приверженность к Генуе и затем первые продались Франции. Он не остановился поэтому перед строгими мерами, тем более что необходимо было подать устрашающий пример. Он хотел, чтобы его соотечественники сохраняли спокойствие и возможно более способствовали революции. Он арестовал поэтому зачинщиков и наказал город тем, что заставил его прокармливать войско в течение целого месяца. Кроме того, он тотчас же написал в Париж, что хотя и стоит за спокойствие, однако требует, чтобы центр правления был перенесен в Корте. Вслед за этим Бастия была объявлена “восставшей против закона” и всем жителям под угрозой смертной казни было приказано сдать оружие.

В то время Паоли был все еще “babbo”, отцом корсиканской нации. Он господствовал над нею настолько, что одного его слова было достаточно для водворения порядка. Все постановления парижского Национального собрания не могли сделать и половины того, что мог сделать он.

Но это продолжалось не долго. Введение новой Конституции и поспешное преобразование всех государственных учреждений вызвало на острове такой же хаос, как и на континенте. На Корсике царила полнейшая анархия. Никто не хотел повиноваться, все хотели повелевать! Могучее влияние Паоли с каждым днем становилось все слабее и слабее. Почти все французские чиновники покинули Корсику, чтобы уступить место любимцам и родным Паоли. Этим он создал себе заклятых врагов. Сам он впоследствии почувствовал и душевную, и физическую дряхлость и пережил горькое разочарование, поняв, что его соотечественники развращены двадцатилетним рабством. Число недовольных правлением Паоли возрастало с каждым днем. Величайшего врага, однако, он приобрел себе в лице Бартоломео Арена. Последний, будучи затем депутатом в Париже, старался где только мог повредить старому корсиканскому вождю, чтобы ослабить его влияние на жителей острова. Когда паолисты узнали об этом, их ярость не имела границ. Они подожгли дом Арена на Корсике и опустошили все его владения. Вся надежда Паоли была на войну, в которой он решил показать корсиканцам, что он для них значит.

Таково было приблизительно положение Паоли, когда в сентябре 1791 года Наполеон Бонапарт вернулся на родину. Поражение брата, правда, немного обескуражило Наполеона, но теперь на первый план выступила его собственная карьера. С упрямством корсиканца стремился он к начальству над добровольным батальоном национальной гвардии Аяччио, которую город постановил образовать в непродолжительном времени. Этот пост казался ему тем более почетным, что солдаты должны были сами выбрать себе начальника. Поэтому все честолюбивые корсиканцы домогались того же. Всякий, обладавший благодаря богатству или популярности каким-либо влиянием выставлял свою кандидатуру и не останавливался ни перед чем, что могло оказать ему помощь в этом отношении.

Как всегда на таких выборах, большинство шансов было на стороне богатых. Хотя Наполеон Бонапарт благодаря смерти архидиакона имел в своем распоряжении деньги для такой пропаганды, однако не мог равняться в этом отношении со своими богатыми соперниками Перальди и Перетти. Влиятельностью он тоже особой не пользовался. Он мог бросить на чашу весов лишь свою самоуверенность, свое честолюбие, свою непоколебимую силу воли, свою отвагу и главным образом свое счастье.

Тотчас же по своему прибытию в Аяччио он завязал сношения с революционной партией. Первой задачей ее было разогнать военною силою собиравшийся в городе “Club de feuillants”. “Быть может, это чрезвычайно решительное средство, – добавил он, – быть может, это даже противозаконно, но зато безусловно необходимо. Вспомните принципы Монтескье: законы все равно что изображения некоторых богов, которых на известное время необходимо закрывать”. В этом воззрении уже заключались все те теории, которые впоследствии осуществил Наполеон при своем государственном перевороте. Теперь, однако, интересы его были совершенно другие; честолюбие его еще не простиралось так далеко. Он боялся, разумеется, выставлять открыто свои истинные планы и намерения, – и был вполне прав. Отпуск его кончался тридцать первого декабря, и если в это беспокойное время, когда армия Франции готовилась к войне, он не хотел стать дезертиром, то должен был вернуться в свой полк. А теперь, именно на Корсике, царило наибольшее воодушевление.

Наступили выборы начальника добровольного батальона! Неужели же должен он все бросать на родине и возвращаться в гарнизон? Или лучше ему отказаться от своей карьеры во Франции и посвятить себя делу своих соотечественников? Удастся ли ему возвысить этим влияние и значение своего имени на острове? Не получит ли он, став начальником национальной гвардии, всю полноту власти и не сумеет ли он действовать, как захочет? Он находился между двух огней, но надеялся искусно использовать это положение.

Обстоятельства благоприятствовали Бонапарту. Он потерял, правда, в Паоли покровителя, но заменил его другим, тоже влиятельным человеком. Один из его родственников, Антонио ди Росси был назначен вместо Баррена временным начальником острова и готов был оказать поддержку молодому лейтенанту. По просьбе Наполеона, Росси в ноябре 1791 года написал военному министру Нарбонну, которого император Наполеон сделал впоследствии своим личным адъютантом, и попросил его разрешения назначить лейтенанта Наполеона адъютантом в один из своих добровольных батальонов. Нарбонн ответил утвердительно. Так как закон двенадцатого августа 1791 года, писал он, не исключает возможности назначения офицеров в корсиканскую национальную гвардию, то он не видит препятствий удовлетворить просьбу Бонапарта.

Письмо военного министра получилось, однако, не так скоро, как того хотелось Наполеону. Первого января состоялся смотр, на котором должны были присутствовать все активные офицеры французской армии, и состоялся без участия Наполеона. Однако, согласно военным правилам, каждый офицер, отсутствовавший в это время без отпуска, должен был подвергнуться исключению из армии. В отчаянии Наполеон семнадцатого февраля 1792 года написал военному комиссару Сюсси, своему Другу в Валансе:

“Неотвратимые обстоятельства, – он, вероятно, намекает здесь на смерть дяди, – вынудили меня, дорогой мой Сюсси, остаться на Корсике дольше, чем позволял мне отпуск. Я знаю это и все же не могу ни в чем себя упрекнуть: меня оправдывает более священный долг.

Сейчас, однако, когда я ничем больше не связан, мне бы хотелось вернуться к вам, но я все же решил подождать ваших советов. Каково мое положение после смотра 1 января? И что мне предпринять?..

Я считаю необходимым, чтобы вы прочли мое письмо офицерам моего полка. Лишь от вас зависит ускорить мое возвращение…”

Но еще до ответа от Сюсси было получено разрешение Нарбонна. Наполеон Бонапарт мог не беспокоиться, 22 февраля Росси написал полковнику четвертого артиллерийского полка Кампаньолю, что старший лейтенант Бонапарт, с согласия военного министра, назначается адъютантом батальона гражданской милиции в Аяччио. Наполеон мог теперь спокойно оставаться на Корсике, не отказываясь от своего положения в армии.

“При столь тяжелых обстоятельствах, – написал он тотчас же, 27 февраля, Сюсси, – место верного корсиканца на его родине. Эта мысль побудила и семью мою просить меня остаться здесь. Так как, однако, я не мог бы продолжать своей службы, то я решил подать в отставку. Теперь, однако, губернатор предложил мне mezzo termine, которое все сразу устроило. Он предложил мне должность батальонного адъютанта в национальной гвардии. Это может, конечно, отсрочить мой приезд, но, я надеюсь, ненадолго, если все будет обстоять благополучно…”

Военный министр дал свое согласие на назначение Бонапарта лишь с тем условием, что декрет Законодательного собрания от 28 декабря 1791 года, согласно которому все офицеры армии, кроме старших лейтенантов, находящихся в батальонах корсиканской национальной милиции, должны вернуться к своим полкам не позже 1 апреля 1792 года не будет утвержден. Теперь, однако, постановление это было утверждено. Предстояло поэтому либо вернуться во Францию, либо же позаботиться о своем будущем на родине. Честолюбие Бонапарта, понятно, не мирилось с должностью батальонного адъютанта, хотя он для того чтобы сделаться командиром батальона должен был иметь чин капитана. Но об этом он не заботился: препятствий для него вообще не существовало. Он должен был решиться. Мать и родные умоляли его остаться на острове, – он должен сделать карьеру, достигнуть желанной должности. Он был того же мнения. На Корсике нуждались в таких офицерах, как он: он владел обоими языками и был посвящен в политическую и социальную жизнь страны. Выборы в этом отношении имели решающее значение, и он остался.