Сержант потом за первого номера у «Дегтярева» стал. Трусом его не называли, но чувствовалось, что очень выжить хочет. Осторожно, с умом воевал. Когда я по второму ранению убыл, он жив был. Лет под тридцать, семью имел, может, и вернулся к жене-детям.
Небрежно относились к своей жизни люди, которые уже все потеряли. В сорок четвертом многие уже знали о судьбе своих близких. Послушаешь, сам жить не захочешь. У кого жену с детьми бомбой завалило, у кого сразу три брата погибли. Такие трагедии, не приведи бог. Они пленных не брали. У нас снайперов, по сравнению с немцами, всегда мало было. Один парень, родню потерявший, почти каждый день на «нейтралку» вылезал. Стрелял метко. Редко когда «пустым» возвращался. Ротный его отпускал. Убитые немцы роте в зачет шли, а убить врага далеко не каждый мог. Я не раз замечал, как большинство молодняка стреляли. Затвор дергают и посылают пули куда попало. Многие до самой гибели так и не научились целиться.
В судьбу почти все верили. Только считали, что судьбе надо немного помогать. Вот хотя бы в нашем батальоне связи. Вспоминаю обычай – в левый карман что-то металлическое класть. Рассказывали, что какого-то бойца отцовский портсигар от осколка спас. Чушь все это! Один шанс из тысячи. Когда осколок на излете, он и так тебе ничего не сделает, если, конечно, в глаз или висок не попадет. А если ближе, то обычный осколок с трехкопеечную монету винтовочный ствол перешибал и все в тело вминал, аж ребра лопались. После такого удара мало кто выживал. Тут никакой портсигар или винтовочные обоймы не спасут.
Но судьба есть. В этом я уверен. Когда меня, раненого, немец добить хотел, кто мог подумать, что у него винтовка не заряжена. Фрицы народ аккуратный, с пустым оружием не полезут. Да и любой солдат в бою следит за своим оружием. А тут полез на меня без единого патрона. Такие случаи очень редко бывают. И я как знал, гранату наготове держал, даже усики отогнул. Значит, предчувствовал.
И до этого случай был, когда мы хорошую позицию под подбитым танком заняли. Я вертелся, крутился. Вроде надежное укрытие, а душа не на месте. Напарник бурчал, когда я приказал менять позицию. Заняли пустой окоп, расширили его, а в танк через час немцы снаряд влепили. Он хоть и сгоревший был, но не до конца. Зачадил, разгорелся. Если бы мы там остались, как караси бы изжарились или снарядом убило. С одной стороны, судьба, а с другой – у меня опыт уже имелся. Не занимать слишком заметную позицию. Танк, как таракан на белой стене, выделялся. По нему бы все равно шарахнули. Это и заставило меня уйти и в земляной окопчик спрятаться.
Или взять старшего лейтенанта Рудько. По всем статьям, не дожить ему до победы. Бесшабашный, отчаянный. Водочку любил, да начальство его подхваливало. Сражался он храбро, но бойцов старался беречь. Не зря нам с Шумаком запретил немцев из ПТРов дразнить. А ведь дожил до Победы, отвоевав три года. Сам я, правда, его не встречал, но осенью сорок пятого однополчанина встретил. Он мне рассказал, что Рудько батальоном командует, капитана получил.
Насчет других однополчан? Встретил в шестидесятых одного из батальона связи. Он уже какой-то пост занимал, а я сержантом в пожарной охране ходил.
Начал хвалиться, особенно когда выпили за встречу. Обещал меня пристроить. Я трезво на вещи смотрю и ответил, что недавно лишь восьмилетку одолел! Куда мне прыгать! Он еще больше расхвалился. Я вижу, потерял человек чувство меры. Допили бутылку и разошлись. Он телефон мне забыл оставить, а я и спрашивать не стал. Меня работа в пожарной части устраивала. Коллектив дружный, начальник меня уважал, отпуск давал, когда я просил, премиями не обижал. Хотя какие тогда премии? Двадцать-тридцать рублей.
Еще одного парня встретил, Волкова Андрея. Тоже из батальона связи. Тот попроще, обрадовался мне. Отметили как следует встречу. Потом переписывались. Андрюха в Саратове жил, а в Волгоград к родне приезжал. Собирались снова встретиться – не успели. Умер он в начале девяностых.
Как отношусь к нынешней литературе и фильмам о войне? Я не великий читатель, но одну книгу за месяц-полтора осиливаю. Когда в пожарке работал, то вообще глотал все без разбору. Тогда книги добрее были, но брехливые. Пусть меня извинит товарищ Главный маршал, но когда я его воспоминания прочитал, то удивился. Словно учебник истории. Перечисление великих операций, взятых городов, как капитуляцию принимали. Разве война из этого состояла? Принято все на Сталина валить. Но разве Сталин заставлял наши истребители возле границы рядами выстраивать, чтобы их в один день всех сожгли?
Начальный период войны я не видел. Иначе бы до нашего разговора не дожил. Но под Ленинградом насмотрелся героических наступлений генералов.
До девяностых годов только их мемуары и печатали. Хотя бы одному ротному командиру или комбату дали правду сказать? Нет, конечно. Хорошие писатели Юрий Бондарев, Григорий Бакланов, они лейтенантами воевали, но им тоже всю правду не давали рассказывать.
Сейчас много выходит воспоминаний простых участников войны. Правильное и нужное дело. Они не врут. Чего им врать, как и мне? Красоваться не перед кем. Нам ведь хочется, чтобы дети и внуки знали, как все на самом деле происходило. А насчет фильмов? Запомнился мне «Ленинград». Суровый, правдивый фильм. А боевики, вроде «Разведчиков», просто обидно смотреть. Опять немцы дураки, суетятся, кричат не по делу. И косим мы их целыми рядами. Немца непросто было уничтожить. А сломать всю его армию с техникой, за которой мы едва поспевали, вообще огромное дело. Только какой ценой это заплачено! Огромной. Ну, ладно, закончим с войной. Хватит про нее.
Что сказать о своей послевоенной жизни? В 1947 году демобилизовался, вернулся в родное село. Братьев не узнать: кто подрос, а кто совсем взрослым стал. Сестра Рая – замужем. Пожил немного дома. Вдруг снова призывают. Прошел медкомиссию, и направили меня в Сталинград. Там как раз строился Волго-Донской канал. Приметил меня полковник Васин и перетянул к себе в войска МВД, в охрану лагеря.
– Мне фронтовики нужны. Сам знаешь, какая стройка важная. Жилье дам, питание у нас нормальное.
А лагеря вдоль строящегося канала цепочкой шли. Я запомнил Калачевский, Бекетовский, Красноармейский. Полковник Васин Калачевским лагерем командовал. В общем, я согласился и четыре года – с 1948 по 1952-й – работал с осужденными (их тогда называли «зэка») на строительстве Волго-Донского канала, который знает каждый. Можно сказать, был хоть и косвенным, но участником «исторической стройки». Канал назывался тогда именем Сталина. Сразу отмету в сторону все басни, которые ходили, что творился на стройке беспредел, поножовщина среди заключенных, в карты друг друга проигрывали, трупы в бетон заливали.
Не было такого. Хотя случалось всякое. Но дисциплину мы держали жестко. Полковник Васин на своем большом участке (да и многие другие начальники), понимая важность стройки, которая была на контроле у И.В. Сталина, больше нажимал на заинтересованность осужденных. Все знали, что по окончании строительства многих освободят по амнистии. Некоторые освобождались за хорошую работу и раньше.
Чтобы наладить порядок, Васин договорился со своим начальством. Осужденных с большими сроками – убийц, грабителей, матерых воров, направленных к нам, – мы тут же сажали в вагоны и переправляли в колонии подальше к северу. Знали, что толку от них не будет. А взамен получали «бытовиков», крестьян, воров с небольшими сроками. Они, а особенно мужики из деревень, работали на совесть. Подгонять не приходилось. Знали, что зарабатывают свободу. Земляные и бетонные работы – очень тяжелы. Но стройка продвигалась быстро. И кормили осужденных, по меркам послевоенного времени, неплохо.
Но заключенные есть заключенные! Такой случай припоминаю. В конце рабочего дня собрали на стройзоне, то бишь возле котлована, рабочую смену. Одного человека недосчитываемся. У заключенных круговая порука, молчат. Обыскали все закутки, канавы, щели – пусто. Неужели сбежал? Это же ЧП на всю стройку. Но по каким-то признакам наши оперативники догадывались – здесь не побег. Васин примчался на своем «газике», оглядел строй заключенных, переговорил с бригадирами. Без результата.
