Снова начались рейсы. Вспоминаю разные эпизоды. Однажды нас обстреляли из винтовок и автоматов. Мы уже возвращались. Ехали по лесной дороге к городу Кедайняй. Вдруг треск очередей, выстрелы, крики. Наши ребята, опытные, мгновенно выскочили, и давай в ответ из карабинов и автоматов садить. Я тридцать пять патронов выпустил: пять штук в обойме и тридцать в подсумке. Затем по команде старшины Мороза стали бросать гранаты и побежали, стреляя на ходу. Мороз ругался на чем свет стоит:

– Щас я вас, блядей…

Добежали, нашли стреляные гильзы, пятна крови – значит, кого-то зацепили. Постреляли еще в сторону зарослей. Вернулись на дорогу, а лейтенант Гена Кущенко сидит в кабине и улыбается. Водитель на корточки присел, лицо руками обхватил, стонет, кровью плюется. Пуля обе щеки пробила.

К лейтенанту подошли, он не улыбается, а скалится. Мертвый сидит. В висок попало, фуражка сдвинулась, раны не видно, только тонкая нитка крови к шее тянется. Хороший парень был. Спокойный, незаметный. Никогда голос не повышал. Училище окончил, но в машинах лишь на фронте стал разбираться. Лет в восемнадцать женился, уже во время войны, письма от жены ждал. Она ему часто писала. Планы строили, как жить после войны будут, а тут эта пуля.

Видимо, стреляли в нас юнцы из «Онакайтсе». Больше ни в кого не попали, только машины слегка издырявили. Немцы, те бы нас из засады крепко пощипали, они оружием хорошо владели. Завернули лейтенанта в плащ-палатку и погрузили в кузов, где еще двое умерших в пути раненых лежали. Решили похоронить по-людски, в гробу, памятник поставить. Похоронили на окраине Каунаса. Давно уже нет той могилы. Если и сохранилась до девяностых годов, то литовцы с землей сровняли. Мы же для них оккупанты были, так они сейчас говорят.

Вскоре накрылся мой американский «шевроле». Месяца два мне верой и правдой служил, хорошая машина была. Под Шяуляем попали под минометный обстрел. Я успел, выпрыгнул, отбежал, и тут – взрыв. За ним другой, третий. Отлежался я в канаве, а когда обстрел кончился, увидел, что грузовик набок перекосило. Колесо выбило, капот, радиатор – в дырках. Временно поездил на полуторке, а потом дали мне «студебеккер». Три ведущих оси, военная машина! «Король дорог» – так их называли.

Вскоре закончились бои под Шяуляем, и нас отправили на переформировку. Недели две под Каунасом отдыхали. Единственная радость – что выспались досыта, других удовольствий не было. Кормили по тыловым нормам: капуста с морской соленой рыбой или рыба с капустой. Ходили на огороды, рыли картошку. Отлучаться из части строжайше запрещалось. Ходили слухи, то в одном, то в другом месте боец пропал. Мы однажды тоже чуть не вляпались.

Копали картошку. Двое – копают, один на стреме стоит. Увлеклись, не заметили, как подошли трое гражданских парней. В длинных куртках, полупальто, а под одеждой – явно оружие. У нас карабины в сторонке лежат. Неизвестно, чем бы кончилось, но Ваня Крикунов тут как тут, с карабином наготове. Посмотрели друг на друга, прикинули. Если начнется драка, мало кто в живых останется.

– Идите, – махнул я им рукой.

– Чего вы чужую картошку воруете? – с акцентом спросил один из них.

– Можем и расплатиться.

Деньги у меня имелись. Только в карман полез, те трое напряглись, того и гляди, за оружие схватятся.

– Не надо. Потом заплатите…

Сказал с намеком. Мол, не только за картошку расплатитесь. Попятились и, не поворачиваясь к нам спинами, ушли. Мы собрали картошку и бегом в часть. По дороге обсудили, правильно ли поступили. Может, надо было стрелять? А вдруг у парней оружия не было? Угодили бы за убийство под трибунал. Больше на поля не ходили. Ели, что дают. Тем более формирование вскоре закончилась, и мы двинулись к новому месту назначения.

Войска 3-го Белорусского фронта наносили мощные удары по направлению к Балтике. Наш автобат базировался под Вильнюсом. Это юго-восточнее Каунаса. Начиная с ноября мы перебрасывали новое вооружение, боеприпасы, людей к линии фронта, которая все ближе придвигалась к Балтике. Немцы сопротивлялись отчаянно. В ряде мест наши войска уже вышли к побережью в первой половине октября, но это было севернее.

Первые рейсы были протяженностью также около 150 километров в один конец. Что изменилось за это время? В автобате стало больше «студебеккеров» и трофейных машин. Мы чаще возили технику: противотанковые и легкие зенитные пушки, загружались снарядами для танков. В небе стало больше наших самолетов. Потери людей и техники стали меньше. Я видел поединки наших и немецких истребителей. Шли они на большой высоте, трудно было понять, где чей самолет, но вот когда сбитые истребители падали, тут уже становилось ясно, кто победил. С горечью смотрели, как взрываются наши самолеты, и радовались, когда кувыркался вниз «Мессершмитт».

Меня потом часто спрашивали, кого больше сбивали: наших или немцев? Точно сказать не могу. Потери несли обе стороны. Но я бы не стал повторять газетные штампы, что «сталинские соколы везде громят фашистских стервятников». Летчиков мы уважали и любили. И дрались наши ребята храбро. Я видел, как не захотел выходить из боя подбитый «Як». Молодец, не бросил своих, а потом потянул на восток.

Никакого «рыцарства» в воздухе не было и в помине. Если наш летчик выпрыгнул и раскрыл парашют слишком рано, его старались расстрелять немецкие самолеты. Мы с земли пару раз били из карабинов и автоматов по немецким пилотам. Конечно, предпочли бы взять какого-нибудь аса в плен, но места вокруг лесистые, да еще ветер тащит фашиста. Вот мы и торопились добить их, чтобы снова не вернулись к своим. Тем более – Прибалтика. Они могли рассчитывать на помощь со стороны латышей.

Стало опаснее подвозить грузы непосредственно к линии фронта. От нас требовали сгружать всё едва не в траншеи. От этого несли потери. Помню, новенький «студебеккер» разбили из пушки в двухстах метрах от траншеи. Попробуй, поспорь, когда к тебе подбегает ошалевший от грохота боя офицер в ватнике, с пистолетом в руке, и начинает командовать! Многие выпивши, тех вообще не убедишь. Николай Мороз, которому присвоили «младшего лейтенанта», как-то уперся и не захотел подгонять машины на открытое место. Капитан в него из «вальтера» чуть не в упор шарахнул, только жесть на крыше зазвенела. Хорошо, что промазал, а может, просто решил пугнуть. Мороз, мужик с характером, в секунду вышиб пистолет, завязалась свара, но прибежало начальство и навело порядок.

В другой раз вступили в бой с немецкой разведкой или передовым отрядом. Дрались не на шутку.

У немцев было два легких бронетранспортера и два вездехода-амфибии. Бронетранспортер хоть и считается легким, но пулемет у него тяжелый. Штук пять головных машин изрешетили, сожгли. Нам повезло, что рота двигалась в усиленном составе. Саперы перегоняли американские бронетранспортеры с пулеметами «браунинг», калибра 12,7 миллиметра. Открыли ответный огонь, минометные расчеты выскочили. Быстро собрали пару минометов. Мы им ящики кидаем, они тут же ведут огонь.

Николай Мороз собрал группу человек двенадцать и побежали во фланг. Некоторые ребята боялись. Ложились, ничем не поднимешь. Кого-то подняли, а один как влез в яму и, не обращая внимания на грязь, лед, так и остался там до конца боя. Страх полностью сковал. Эта возня нам дорого обошлась. Двоих ребят из пулемета срезало, как косой. Только клочья из телогреек летели. В нескольких шагах от меня свалились. Считай, уже мертвые, изрешечены, а пытались подняться, бежать.

В этом бою я точно одного немца уложил. Бросил две гранаты. Фриц прямо на них выскочил. Одна граната взорвалась, а вторая почему-то нет. Но ему хватило. Отбросило, как тряпичную куклу, а я автоматом разжился. Прежнее трофейное оружие у нас на переформировке отобрали. Забежали во фланг. Я немного припоздал, пока запасные магазины собирал. Когда подбегал к своим, мина почти под ногами взорвалась. Я так понял, что наша. Минометчики лупили не глядя. Такое в войну случалось. Второй, третий взрыв. Мы проскочили зону огня, оставив позади труп нашего шофера.