Мгал подставил ладонь, и Лив высыпала на нее из мешочка дюжины полторы крупных самоцветов, которые, даже не будучи ограненными должным образом, сияли и светились в лучах заходящего солнца так, что от них трудно было отвести глаз.
— Вождь озерных уроборов мудрый человек и понимает, что на самом-то деле подземные цветы — это меньшее из сокровищ, которыми он владеет, — сказал северянин после непродолжительного молчания. — К тому же он верит, что Подземная Богиня любит щедрых людей и заботится о том, чтобы они ни в чем не испытывали нужды.
— Единственное, в чем Бехлем по-настоящему нуждается, так это в наследнике. И я от души желаю ему в ближайшее время обзавестись им. — Лив аккуратно завязала мешочек с самоцветами и спрятала под рубаху. — Ну что, спустимся в селение или будем высматривать плывущий по реке плот отсюда?
Присланный Хранителем веры слепой певец нежно погладил длинными пальцами облезлый бок старенькой, но удивительно звучной скейры и произнес лишенным всякого выражения голосом:
— Блистательная ай-дана не любит переложенные на музыку вирши про любовь. Ей не нравятся песни, которые мланго сочинили об ее отце и его славных походах, увеличивших земли империи чуть ли не на треть. Сердцу высокородной госпожи немилы баллады о заморских богах и героях. Душу ее не волнуют истории о чудесах, которые случались и со знатными, и с ничем не примечательными людьми. Я не осмелюсь оскорбить ее слух рыбацкими байками и не вполне пристойными куплетами, столь любимыми простонародьем, и, если бы она подсказала своему недостойному слуге тему, которая созвучна нынешнему настроению дочери Богоравного Мананга, я был бы ей признателен сверх всякой меры.
Тимилата стиснула руки и окинула полупустой зал Светлого дождя ненавидящим взглядом. Больше всего ей хотелось заорать, что нынешнему ее настроению были бы в высшей степени созвучны вопли расчленяемых имперским палачом заговорщиков, но сделать этого она не могла по целому ряду причин. Прежде всего наследнице престола не следовало давать воли своим чувствам и выглядеть сумасшедшей дурой как в глазах неспособного что-либо видеть чужеземца, так и в глазах двух с половиной дюжин высокородных гостий, почтивших ее своим присутствием. Необходимо было также помнить, что все сказанное ею, очень может статься, еще до ночи будет доведено до сведения Базурута и Баржурмала, а им вовсе ни к чему знать, в каком состоянии пребывает ай-дана. И, наконец, в каком глупом положении она окажется, если этот чудной Лориаль возьмет и спросит: почему же тогда ай-дана теряет время в зале Светлого дождя, в обществе безмозглых парчовохалатных хрычовок и слепого певца, пение которого ее совершенно не трогает, а не спустится в подземную тюрьму и не удовлетворит там свое, столь естественное для неудачивой претендентки на трон, желание послушать крики казнимых? С него станется — он спросит, и что тогда отвечать? Что предводители заговорщиков: и сын рабыни, и Хранитель веры — так же далеки от заточения в подземную тюрьму Большого дворца, как она — от того, чтобы воссесть на престол Повелителя империи? А схваченные пособники их были отпущены ее старшим секретарем — Флидом, когда тот решил предать свою госпожу и перекинуться к Баржу рмалу?..
— Я слыхала, прежде чем стать певцом, ты был мореходом. Так спой же нам о море, которого мне до сих пор не довелось увидеть.
— Если блистательной ай-дане будет угодно, я спою о море, далеких краях и отважных людях. О людях, которые мерились силами с грозной стихией и неумолимым роком, вместо того чтобы проливать кровь таких же, как они сами, смертных, чей век короток до смешного и печален до слез. — Лориаль пробежал чуткими пальцами по струнам и негромко начал:
Ай-дана знала эту балладу, повествующую о трех кораблях, отправившихся из какого-то северного порта, лежащего по ту сторону Жемчужного моря, из Шима, кажется, к полуострову Танарин, чтобы проникнуть в сокровищницу Маронды возлюбленного сына Кен-Канвале. Прослушав начало баллады, она, предоставив возможность гостьям своим наслаждаться дивным голосом певца, погрузилась в тягостные раздумья, не дававшие ей покоя с тех пор, как Баржурмал учинил в Золотой раковине великую бойню высокородных.
Весь ужас происшедшего дошел до Тимилаты не сразу, и, хотя обычно соображала она достаточно быстро, на этот раз ей потребовалось целых два дня и длительный разговор с командовавшим дворцовой стражей Гуноврасом, чтобы осознать — совершилось худшее из того, что могло произойти. Хранитель веры, при помощи ее и попустительстве, руками сторонников Вокама и сына рабыни уничтожил едва ли не всех преданных ей высокородных. В это трудно было поверить, однако в конце концов у нее хватило ума понять, что затеянная им в Золотой раковине резня — коварная ловушка и союз с ней нужен был Базуруту только для того, чтобы лишить ее в дальнейшем, после рассправы с Баржурмалом, возможности противостоять его амбициям сделаться полновластным Владыкой империи. Понять-то она это поняла, но позднее прозрение уже ничего не могло изменить и исправить. Без поддержки высокородных она становилась игрушкой, с которой Хранитель веры мог поступать как ему заблагорассудится, а в том, что парчовохалатная знать отступилась от нее, теперь уже не оставалось ни малейших сомнений.
Ай-дана обвела взглядом полупустой зал — еще три дня назад, до устроенного Баржурмалом побоища, он был бы набит битком. Никому из высокородных не пришло бы в голову проигнорировать приглашение Тимилаты посетить ее. Никто бы не посмел с наглой ухмылкой заявить ее посыльным, что у него нет настроения слушать заморского певца или что траур по родичу, убиенному в Золотой раковине, не позволяет ему принять приглашение. От нее отступились все, включая самых осторожных и предусмотрительных, ибо две дюжины высокородных дам, восторженно ахавших и охавших после каждой исполненной Лориалем песни, явились сюда и в самом деле послушать слепого певца и приняли приглашение ай-даны, скорее всего, без ведома своих семейств. Это было окончательное поражение, и сколько ни ломала себе Ти-милата голову над тем, как ей удержаться на краю пропасти, в которую толкали ее Баржурмал и Базурут, ничего путного придумать не могла. Две сотни дворцовых стражников и полсотни мефренг — вот все, чем она располагала. И винить в этом, кроме себя самой, ей было решительно некого.
Тимилата вспомнила рассказ Уго о сражении чернокожих дев с грабителями Мисюма и содрогнулась. Отряд ее неустрашимых и непобедимых телохранительниц был вырезан подкарауливавшими их в парке, на подступах к Золотой раковине, наймитами Вокама почти полностью, а захваченные Мисюмовыми подонками девы имели все основания завидовать павшим. Пришедших некогда из-за гор Оцулаго воительниц, заносчивость и жестокая исполнительность которых давно уже стали нарицательными, боялось и ненавидело все мужское население Ул-Патара, и столичное отребье не упустило случая поглумиться над гордыми пленницами, о чем свидетельствовали три подброшенные к воротам Большого дворца трупа. Искусники Мисюма не ломали жертвам костей и не резали их на части — вместо этого они начинили несчастных женщин солью и перцем, объяснив свои действия в записке, пересланной вместе с телами замученных, тем, что «мужчины кажутся чернокожим дамам слишком уж пресными». Это не было просто изуверством: Тимилата видела, какое впечатление трупы мефренг произвели на уцелевших чернокожих воительниц и дворцовых стражников, и полагала, что в ближайшее время многие из них последуют примеру Флида.
