Языком с Огнеславой занималась навья по имени Глeдлид – обладательница пронзительно-синих глаз и янтарно-рыжей, как сама осень, волнистой и пышной от природы гривы, ниспадавшей до пояса. Цвет распределялся на ней своеобразно: некоторые пряди выделялись более глубоким оттенком, словно выдержанные в отваре луковой шелухи, другие же блестели светло и золотисто. Передние пряди Гледлид заплетала в косички и убирала назад, под гребень. Нравом навья обладала весьма насмешливым, любила во всём выявлять недостатки, но при этом давала дельные советы по их устранению. Также она была прирождённой учительницей: Огнеславе казалось, что с каждым занятием новые слова и грамматические правила сами собой вливались в её голову будоражащим мозговые извилины потоком, стоило только взглянуть в прохладные и чистые, как осеннее небо в погожий день, глаза Гледлид.

С такой занятостью Огнеславе было просто не до тоски и сердечных страданий. Часто она не завтракала, поднимаясь задолго до рассвета, но за обедом отводила душу и всласть тешила проголодавшееся нутро, а после трапезы неспешно прогуливалась по саду с супругой, девочками и Берёзкой; иногда к ним присоединялась Гледлид, но тогда Берёзка под каким-либо предлогом норовила ускользнуть. То ли она испытывала неприязнь к навье, то ли боялась её весьма острого языка – как бы то ни было, всякий раз, когда на прогулке появлялась рыжая грива, чёрный вдовий платок где-то прятался.

– Гледлид, я прошу тебя быть… хм… поосторожнее с Берёзкой, – вкрадчиво попросила Огнеслава во время одного из уроков. – Со мною ты можешь не стесняться, я и кое-что покрепче слыхивала, когда в кузне работала, но с ней надо… полегче. Понимаешь? Закрытие Калинова моста унесло жизнь её супруги, ей нелегко сейчас. Кроме того, она носит ребёнка.

– Так она в положении? О!… – Навья приподняла и озадаченно изогнула густую, шелковисто-рыжеватую бровь. – Вот откуда эти причуды… Прости, госпожа, я не знала. По ней пока… незаметно. Я не всегда чувствую границ дозволенного и бываю порой несдержанна на язык, признаю. Что ж, я постараюсь учесть сие тонкое обстоятельство, насколько это будет в моих силах.

После тяжёлой во всех смыслах зимы весна в Заряславле выдалась тоже непростая, хлопотная. Едва сад Светолики оделся в душистое белое кружево цветения, как ударили заморозки, очень редко бывавшие в здешних краях – будто мертвящим отголоском войны дохнуло на тёплые южные земли. Ещё вечером Берёзка почувствовала в воздухе опасное веяние по-осеннему резкого холода и забила тревогу. Раздавая работницам мотки зачарованной нити, она наказывала:

– Обвязывайте ниткой каждое деревце, каждый куст. Это их защитит от утренника [25].

Вместе с садовницами Берёзка и Зорица снабжали стволы нитяными поясками не покладая рук; синие сумерки сгущались, крепчал холод, но никто не собирался идти спать, пока весь сад полностью не окажется под защитой. А ведь были ещё другие сады! Берёзку тревожили и лишали сна мысли о судьбе всех белогорских яблонек, и она разослала по окрестностям работниц с кувшинами неизрасходованного масла для вспышек:

– Маслом надо смазывать стволы. Действие будет то же самое, что и у нити. Разливайте масло понемножку на каждый двор, его совсем чуть-чуть надобно: один мазок на дерево.

На плечи ей опустился тёплый опашень.

– Ты не озябла, сестрёнка?

Голос – Светолики, а руки – кузнеца… Опавшим лепестком дрогнуло сердце, но Берёзка проронила озабоченной скороговоркой:

– Ой, да некогда мёрзнуть. Тут бы все деревья защитить!

Огнеслава блестела белозубой, клыкастой улыбкой в сгущающемся вечернем сумраке; её коса пряталась под чёрной барашковой шапкой, лихо и щегольски сдвинутой на ухо. По вечерам она допоздна занималась науками в Заряславской библиотеке и возвращалась зачастую, когда все уже спали. Берёзка с Зорицей, впрочем, всегда её дожидались, чтобы подать ей что-нибудь немудрящее на ужин – клюквенный кисель, простоквашу или ватрушку с чаркой медового сбитня – и перекинуться парой слов за столом. Сняв шапку, княжна крепко, сердечно приникала к губам супруги, легонько целовала Берёзку в щёку и вздыхала:

«Рада с Ратиборой десятый сон уж видят, конечно… Совсем из-за этих дел да учёбы не вижусь с доченькой. Ухожу – она ещё спит, прихожу – уже спит. За обедом только и встречаемся».

«Да когда по-другому-то было? – усмехалась Зорица. – Когда мы у матушки Твердяны жили, ты тоже чуть свет на работу уходила, а возвращалась к ночи. Бывало, и обедала, не отходя от наковальни».

«Ну, так Рада хоть мне обед таскала, – обнимая жену за плечи, с улыбкой вспоминала Огнеслава. – И крутилась там, около нас, к ремеслу привыкала».

«Что ты думаешь, лада, насчёт будущего её?» – прижималась к супруге Зорица.

«Учиться будет, – твердо отвечала княжна. – Чтоб как её прославленная тётушка Светолика стать. Я-то науки бросила и в кузню ушла – а судьба-то вон как повернулась… Теперь вот навёрстывать приходится».

Сегодня Берёзка с Зорицей закрутились, возясь в саду, и совсем забыли о распоряжении насчёт ужина для Огнеславы. Однако княжна была не гордая: сама сходила на кухню и разжилась там куском холодного пирога с солёными грибами. Пищу она любила простую, могла и калачом с молоком удовольствоваться, но ради гостей приходилось держать большую дворцовую поварню с кухарками.

– Не пора ли на отдых, мои родные? – Огнеслава с улыбкой обняла за плечи супругу и Берёзку, поцеловала обеих. – Стемнело уж.

– Заморозки грядут, сестрица, – ответила Берёзка. – Коли сад не защитить, схватит цвет нежный морозом, и не родится ничего на деревьях… Нельзя такое допускать! Уж лучше мы одну ночь не поспим, но сад спасём!

– Тебе не только о саде думать надо, хорошая моя, но и о дитятке. – Дыхание Огнеславы тепло коснулось щеки Берёзки, задумчивая ласка взгляда притаилась лучиками в уголках глаз. – Вовремя тебе следует спать ложиться, Берёзонька. С садом и работницы управятся, а ты давай-ка, в постельку ступай… Не спорить! Это приказ!

Подхватив возмущённо пищащую и сопротивляющуюся Берёзку на руки, она без церемоний понесла её во дворец, а Зорица, с усмешкой шагая следом, приговаривала:

– Так её, так, непоседу этакую! Ей беречь себя надобно, а она…

Снова Берёзка вдыхала от княжны запах работы, кузни, весны – в тёмно-синей сумеречной обёртке из острого холода. Из железных объятий вырываться было бесполезно, оставалось только смириться, как и в тот раз, и обнять сильные, трудовые плечи – непоколебимую, тёплую опору.

В опочивальне она села перед новым стеклянным зеркалом в золочёной оправе, мерцавшей синим узором из яхонтовых незабудок – подарком княжны. Чистота, правдивость и яркость отражения в нём приводила в замешательство, словно Берёзка вдруг раздвоилась. Из зазеркалья на неё смотрела грустная, усталая вдова с испуганными глазами в пол-лица; когда чёрный платок и повойник соскользнули, а косы распустились по плечам, вдова превратилась в совсем юную растерянную девушку.