Нет, ей это не мерещилось: встревоженно-нежный голос принадлежал Младе. Цепляясь за него, как за соломинку, Дарёна боролась с властно подкосившей её счастливой слабостью. Млада, видно, хотела броситься к ней, но на руках у неё была малышка, да и сама она ещё не вполне вернула себе телесную силу после длительного пребывания в болезненной малоподвижности.

– Сиди, Младуня, сиди, мы сейчас… – Матушка Крылинка сама кинулась к Дарёне и, кряхтя, помогла ей подняться с пола. – Ну чего ты, чего ты? – пыхтела она. – От радости, что ль, обалдела? Ну-ка, вставай, не пугай Младу… Расселась тут… Вот так, другое дело.

Это было просто и тепло, как свежевыпеченный хлеб – уткнуться в родное плечо и ощутить в ответ объятия. Сколько раз ласка Дарёны оставалась безответной – сколько горьких, невыплаканных раз! Сейчас же Млада одной рукой прижимала к груди Зарянку, а другая нежным кольцом обнимала плечи Дарёны. Сколько раз её губы сохраняли безучастное безмолвие – сколько гулких, скорбных, пронзающих сердце раз… А теперь они щекотали мокрые щёки Дарёны и прижимались к её губам быстрыми, короткими поцелуями, слегка колкими и сухими, пристально-изучающими: Млада с закрытыми глазами, на ощупь обследовала её лицо, будто пыталась удостовериться – а та ли Дарёна рядом с ней? Обследование её удовлетворило, и она притиснула жену к себе – так крепко, как только могла.

– Благодарю тебя, лада… За дочку, за всё… За то, что ты есть.

Силы в её руках было ещё всё-таки немало, и Дарёна придушенно пискнула. С тихим смешком Млада чуть ослабила хватку, пожирая пристально-синим, тёплым взглядом её лицо, словно не могла налюбоваться.

– Вот и радость наконец-то в доме у нас, – смахивая со щёк слезинки, вздохнула матушка Крылинка. – А то всё горе да горе… Родительница-то твоя, Твердяна… Калинов мост они с Вукмирой закрыли, в утёсы обратились.

Млада не удивилась, и Дарёне в сердце стукнула светлая, как летний вечер, догадка: а ведь и впрямь встречались их души там, за гранью…

– Ведомо мне сие, матушка, – молвила Млада, передавая малышку Дарёне и раскрывая Крылинке объятия.

– Ох, дитятко… – Крылинка уткнулась в плечо дочери и беззвучно затряслась. Мешались в этих слезах и медовая сладость счастья, и полынная горечь утраты.

Вернулась из кузни Горана, и сёстры крепко обнялись. Старшая рассказала о походе к Озеру потерянных душ, и Млада снова притянула к себе Дарёну, целуя её то в висок, то в щёку, то в губы, а та самозабвенно льнула к ней, нежась в лучах солнечного комочка радости, сиявшего в груди.

– Не промах у тебя жёнушка, ох, не промах! – посмеиваясь, молвила Горана. – И навиев песнями горазда оглушать, и с Марушиными псами не побоялась лицом к лицу встретиться, а как она того гада из Озера кинжалом пырнула – о том я уж молчу. Может за себя постоять! Гордиться ты должна такой супругой.

– Я и горжусь, – щекотно мурлыкнула Млада Дарёне на ухо, обдавая её тучей уютных и упоительных мурашек. – А ещё ко всем её заслугам надо добавить вот эту – самую главную. – И Млада скользнула ласковым взглядом в сторону крохи, попискивавшей и сучившей ножками на подушке рядом с родительницами.

– Ну, это уж вы вместе постарались, – усмехнулась Горана.

Перед ужином сёстры посетили баню. Ходить могла Млада пока только с поддержкой, и плечи Гораны послужили ей надёжной опорой; плелись они медленно, с передышками через каждые пять шагов, и путь от постели до крыльца занял чуть ли не полчаса. Горана предложила:

– Давай-ка я тебя отнесу, сестрица, этак-то быстрее выйдет. Или через проход пойдём, чего маяться-то? Слабенькая ты ещё.

– Нет, – измученно выдохнула побледневшая, запыхавшаяся Млада. – Сама… Своими ногами.

– Ну, сама так сама, – не стала настаивать оружейница. – Расхаживайся потихоньку – и то дело. Когда в постели долго лежишь, силушка из рук-ног уходит.

– Да и кушала она, как пташка малая, – добавила Крылинка, внимательным, пронзительно-тревожным и нежным материнским взором следившая за каждым шагом Млады. – Только на воде из Тиши, молоке, кашке да мёде тихорощенском и жила всё это время. Ну, рыбку Дарёнка ей давала иногда.

– Вода из реки священной да мёд из Тихой Рощи – сие есть сама жизнь, – сказала Горана. – Каша – сила, а ежели с молоком – так и вовсе… Ничего, скоро оклемается наша Млада, никуда не денется!

В предбаннике Млада в изнеможении опустилась на лавку, переводя дух. Печка уже дышала жаром, Горана залила веники кипятком и отнесла в парилку. Помогая сестре раздеваться, она качала головой и сокрушённо прицокивала языком:

– Ой, худоба… Ну ничего, нагуляешь тело. У матушки Крылинки сроду никто с голоду не умирывал. – И хмыкнула: – Матушка, Дарёнка, ну чего вы тут толчётесь? Идите, что ли, стол пока готовьте… Не дам я Младе упасть, не бойтесь.

– Ты, Младушка, долго-то не парься, нельзя тебе пока, – напутствовала Крылинка. – Головушка закружиться может или сердечко защемит…

– Всё хорошо будет, всё будет как надо, – с мягким смешком выпроваживала её Горана. – Ступайте, родные.

Сама она, сняв рубашку и нагрудную повязку (Рагна была на пятом месяце, а у Гораны уже сейчас лилось жирное, желтоватое молозиво), подхватила сестру под мышки и поставила на ноги.

– Шагай потихоньку. Не подскользнись, осторожно…

Радость солнечно-рыжей кошкой мурчала на подоконнике, щекотала пушистым хвостом сердце Дарёны, вливая в жилы счастливую, беспокойную непоседливость. Подхватив Зарянку на руки, она кружилась с нею по дому:

– Полетели-полетели…

Малышке «летать» нравилось до замирания души, и она сперва весело гукала, а потом начала заливисто смеяться в голос. Дарёна, прижав дочурку к себе, сама рассмеялась свободным, серебристо-светлым, сильным смехом: не осталось больше сдавливающих рёбра невидимых обручей тоски, упала с глаз ночная пелена ожидания, и, хотя за окном червонным золотом горела вечерняя заря, в душе щебетало утро.

В окно она видела, как сёстры-кошки возвращались из бани, пересекая сад по тропинке – улиточно-медленно, шаг за шагом. Издали худоба Млады ещё резче бросалась в глаза, чёрные брови мрачновато нависали над глазами, до светлой, острой печали напоминая Дарёне о Твердяне; Млада, сосредоточенная на ходьбе, казалось, ничего вокруг не замечала – даже жену, вышедшую ей навстречу на крылечко с дочкой на руках. Влажные, зачёсанные со лба волосы вились колечками, а ноги шатко переступали по дорожке.

– Вот молодец, туда и обратно сама дошла, – подбадривала её Горана.

Увидев Дарёну, Млада расправила напряжённо сдвинутые брови, и угрюмость изгладилась из их изгиба. Её губы дрогнули в улыбке, и она зашагала быстрее.

– О, как рванула-то сразу, – добродушно усмехнулась оружейница. – Да, есть к кому спешить, сестрица, есть к кому!

Последний отрезок пути они преодолели довольно споро, и Млада, ступив на крыльцо, поцеловала Дарёну и малышку. Счастливо жмурясь в её объятиях, Дарёна чувствовала, как колотилось сердце супруги: сделав такой рывок, та совсем выбилась из сил. В дом Млада вошла, опираясь на плечи сразу двух родных людей – сестры и жены.