Лубин. Понимаю, вы имеете в виду мою отставку. Я не вижу в ней необходимости. Не видел, когда был почти стариком или, по меньшей мере, пожилым человеком. А теперь, когда выяснилось, что я еще юноша, вопрос о ней и подавно отпадает. (Конраду.) Но я хотел бы знать, нет ли других теорий, опровергающих вашу. Не существует ли, так сказать, научной оппозиции?
Конрад. Видите ли, некоторые авторитеты утверждают, что род человеческий не оправдал себя и что новая форма жизни, более приспособленная к условиям высокоразвитой цивилизации, непременно должна занять наше место, как мы заняли некогда место обезьяны и слона.
Бердж. Иными словами, сверхчеловек?
Конрад. Нет, существа, совершенно несхожие с нами.
Лубин. Так ли уж это желательно?
Фрэнклин. Боюсь, что очень. В любом случае мы можем быть уверены в одном: одиночество нам не угрожает. Сила, движущая эволюцией, как бы эту силу ни называли, обязательно разрешит проблему цивилизации. Если ей не удастся сделать это нашими руками, она создаст более способных исполнителей своей воли. Человек — не последнее слово бога, потому что бог никогда не перестает творить. Если мы не сможем осуществить его замыслы, он произведет на свет существа, которые смогут.
Бердж (благоговейно). Что мы знаем о боге, Барнабас? Да и кто о нем что-нибудь знает?
Конрад. Безусловно и достоверно мы знаем о нем только одно. Та сила, которую мой брат именует богом, действует методом исключения ошибок, и если мы окажемся одной из таких ошибок, люди просто исчезнут по примеру мастодонтов{184}, мегатериев{185} и прочих неудачных экспериментов.
Лубин (поднимается и начинает задумчиво расхаживать взад и вперед по комнате). Не скрою от вас, джентльмены, все это произвело на меня сильное впечатление. Более того, ваша теория кажется мне, пожалуй, даже интересней, чем вопрос о церковной автономии Уэльса. Но, как политик, я… Гм! А вы что скажете, Бердж?
Конрад. Мы не политики. Мы просто хотим что-то сделать, политики же — люди, которые владеют искусством использовать парламент для того, чтобы никто ничего не делал.
Фрэнклин. Когда у нас появятся зрелые государственные деятели и зрелые граждане…
Лубин (внезапно останавливаясь). Граждане? Значит, простые граждане тоже будут жить по триста лет, как государственные деятели?
Конрад. Разумеется.
Лубин. Признаюсь, об этом я не подумал. (Резко опускается в кресло; видно, что он неприятно озадачен новой стороной дела.)
Сэвви молча, но красноречиво переглядывается с Хэзлемом.
Бердж. Благоразумно ли сразу же заходить так далеко? Не целесообразней ли начать с элиты?
Фрэнклин. На этот счет не беспокойтесь. Все начнется как раз с нее.
Лубин. Рад слышать это от вас. Как вы понимаете, практически вопрос придется решать в парламентских рамках.
Бердж. Проще говоря, нам предстоит подготовить законопроект. Пока его нет, никто не понимает, что же, собственно, происходит. В этом я убедился на личном опыте.
Лубин. Совершенно верно. Я смотрю на вещи так: мы заинтересуем избирателей вашей идеей, которая станет своего рода новой религией и вселит в каждого из них новые надежды; кроме того, она поможет нам свести на нет свойственное им предубеждение против тех из нас, кто уже достиг преклонных лет. Однако было бы в высшей степени неосмотрительно и даже опасно дать всем им возможность жить дольше обычного. Подумайте хотя бы о производстве самого эликсира, что бы он собою ни представлял! В Англии сорок миллионов жителей. Предположим, что каждый из них должен ежедневно принимать… э-э… пять унций{186} вашего снадобья. Это составит — минутку! — триста шестьдесят пять на пять… гм!.. тысяча восемьсот плюс двадцать пять… тысячу восемьсот двадцать пять унций, то есть два английских центнера и две унции на душу в год.
Бердж. Или, округленно, два миллиона тонн в год для всей Англии, потому что охотиться за эликсиром станет каждый. Ради него мужчины будут топтать на улицах женщин и детей. Нет, в таких количествах его не произвести. Состав придется держать в секрете, иначе дойдет до смертоубийства.
Конрад (вытаращив глаза). Держать состав в секрете? Да вы о чем?
Бердж. О вашем эликсире, конечно. А уж порошки это, микстура или таблетки — вам самому виднее. Вы сказали только, что это не лимоны.
Конрад. У меня нет ни порошков, ни микстуры, ни таблеток. Я, милостивый государь, не шарлатан, а биолог. Долголетие придет к людям само собой.
Лубин (окончательно растерявшись). Само собой? И это все? (Смотрит на часы.)
Бердж. Само собой? Что вы имеете в виду? Что вы лично не можете ничего гарантировать?
Конрад. Точно так же, как не могу произвести вас на свет.
Фрэнклин. Но мы можем внушить людям, что долголетию препятствует лишь одно — их собственная готовность умереть, прежде чем они осуществят дело своей жизни, равно как непонимание ими важности этого дела.
Конрад. Нужно лишь распространить эту мысль, доказать ее справедливость, и люди станут долговечны. Это так же верно, как то, что завтра опять взойдет солнце.
Фрэнклин. Мы не знаем, где, когда и с кем это произойдет. Не исключено, что первым долгожителем станет кто-нибудь из присутствующих.
Хэзлем. Только не я. Это уж наверняка.
Конрад. Им может стать каждый. Хотя бы горничная. Откуда нам знать?
Сэвви. Горничная? Вздор, дядя!
Лубин (снова вполне благодушно). По-моему, мисс Сэвви вынесла окончательный приговор.
Бердж. Значит, вы хотите сказать, что практически предлагаете внушить людям желание жить долго, и только? Но если бы долголетие зависело лишь от желания жить, мы все давно были бы бессмертны. Вечно жить хочется каждому. Отчего же мы умираем?
Конрад. Чепуха! Каждому хочется иметь миллион. Почему же не все мы миллионеры? Да потому, что человек, мечтающий о миллионе, не дает себе труда сэкономить хотя бы шесть пенсов, даже если перед ним маячит призрак голода. Человек, мечтающий о вечной жизни, не склонен отказывать себе в кружке пива и лишней трубке, хотя знает, что непьющие и некурящие живут дольше. Мечтания — еще не решимость. Вспомните, что? способен сделать человек, когда он твердо знает, что это надо сделать.
Фрэнклин. Не ставьте праздную мечту на одну доску с чудотворной и всемогущей силой воли, приводимой в действие осознанной необходимостью. Уверяю вас, люди, способные к такому волевому усилию и осознавшие его необходимость, сделают его как бы нехотя, повинуясь лишь внутреннему побуждению, как и делается любое великое усилие. Они не будут признаваться себе в том, что? делают, постараются не замечать того, что? делают. Но они будут жить триста лет, и не потому, что им так хочется, а потому, что в глубине души они будут убеждены в необходимости этого для спасения человечества.
Лубин (поворачиваясь к Фрэнклину и почти отечески похлопывая его по плечу). Дорогой Барнабас, за последние тридцать лет я самое меньшее раз в неделю получал от какого-нибудь чудака письмо с рецептом тысячелетней жизни. На мой взгляд, вы самый безумный из таких чудаков, но зато и самый интересный. Теперь, когда стало ясно, что ваш проект — чистой воды фантазия и никаких практических предложений у вас нет, я испытываю странное чувство — смесь облегчения и разочарования. Мне жаль вашей идеи — она действительно захватывает. По-моему, вы слишком строги к нам, практикам, хотя в любом кабинете и даже на передней скамье{187} встречаются люди, вполне заслуживающие тех слов, которые вы сказали. Итак, покончим с этим разговором, но раньше позвольте задать вам один вопрос — праздный, конечно, поскольку из вашей затеи ничего не выйдет, но все-таки…
