– К этому? – она подслеповато уставилась на меня.

– Нет, дорогая, – Учитель Доо погрустнел. – Я потерял его, не доучив. Да и с этим пока не все понятно. Не знаю, что делать. Возможно, Судьба ошиблась...

– Судьба не ошибается. Я зайду к тебе как-нибудь вечерком. Ты ведь давно уже здесь, а все не наведаешься...

И старая ведьма заковыляла к своему пряничному домику.

– Зачем ей сны? – импульсивно спросил я.

– Она их ест, – так же, не думая, ответил Учитель Доо. – Но, – спохватился он, – это уже не твое дело. Хотя меня обнадеживает то, что я слышу.

Мы все же дошли до бакалеи. Шая вцепилась в Учителя Доо как клещ, вытягивая из него подробности переполоха. Она не могла бросить без присмотра лавку и страшно сожалела, что веселье обошло ее стороной. Наставник отделывался общими словами, погруженный в размышления.

Ужин прошел тихо и даже несколько траурно. Нежные куриные грудки с арахисом, жареный рис, острые огурцы в соевом соусе отдавали отчетливым вкусом опилок.

– Наставник, почему сегодня все получилось именно так? – отодвинул почти нетронутую порцию. – Неужели нельзя было как-то помочь... предотвратить?

Чай у Учителя Доо каждый раз получался особенным, вот и сейчас он придал ему изысканности просто добавив цветы лотоса и ванильную карамелью.

– Юный друг мой, – одарил проникновенным взглядом поверх чашки, – тебе прежде всего нужно понять, что добро – это вовсе не «когда всем хорошо». Добро часто бывает лишь искоренением зла, а когда этот процесс проходил безболезненно?

– Но в чем их вина? – я страдал от несправедливости случившегося. – Девочка всего лишь мечтала о счастье!

Мне было жаль наивную простушку Арраву, с готовностью отвечавшую простодушной улыбкой на доброе слово.

– Скорее всего, ни в чем. Иногда бывает так, что сильное, но неправильно сформированное чувство притягивает энергии изнанки, изначально враждебные нам. Ты ведь видел сам, и видел лучше меня, насколько основательно растянута здесь ткань реальности? Она истончилась настолько, что стоило лишь немного помедлить, и эманации чистого зла ворвались бы в наш мир. Заселили тела горшечника и его семьи, перекроили их по своим законам... вот тогда я не позавидовал бы всем нам.

– Но ведь это была всего лишь глупая девчонка и ее глупая кукла!..

– Ставшие нежитью! Но, скорее всего, кто-то ее подучил провести темный ритуал призвания, и этот «кто-то» мне не нравится. Наша работа, – добавил он, после недолгого молчания, – сохранять равновесие. Люди и их судьбы нам безразличны, а вот гармоничное сосуществование миров – наша забота. Там, где слишком много зла, добро причиняется через зло. Где переизбыток добра – зло обряжается в одежды блага. Да-да, такое тоже случается. Ты можешь видеть, но не можешь влиять, не можешь исправить... Ты бессилен, – он помолчал и грустно улыбнулся. – Но я попробую обучить тебя всему, чему только смогу. У тебя есть иные таланты, мой странный ученик.

После утренней тренировки Учитель Доо призвал меня в свои апартаменты. «Дом в камышах» имел три внутренних дворика, окруженных комнатами с огромными окнами, распахнутыми в сад, и широкими галереями по периметру. Это была классическая планировка – глухие стены и забор, отгораживающие от соседей, и полная открытость внутри. Вокруг центрального двора располагались вход в просторный зал для приема гостей и пара комнат для отдыха. Левый и правый дворики окружали спальни и учебные комнаты, кабинеты и библиотека, находящиеся ныне в запустении. Все более-менее ценное давно вывезли в семейное поместье, лишь клубы пыли, паутины да старая мебель привычно оставались на своих местах. В правой части дома обосновался я, приведя в порядок небольшую спальню на втором этаже и кабинет под ней, левую занял наставник. Поближе к кухне.

Учитель Доо расположился за массивным столом, отливающим медовой лаской старого ореха. Перед ним лежал пергамент странного фиолетового оттенка, испещренный, как я понял, пиктограммами древнего храмового наречия – не зря все это время изучал его.

– Ну что же, думаю, пора подписать договор обучения, – наставник занес кисть над пергаментом. – Как тебя называли в семье, мой юный друг?

– Гангараджсардарнапал Иса, – щеки залил предательский румянец. Терпеть не могу свое имя.

– Эк... – крякнул Учитель Доо, с любопытством разглядывая замершую в руке кисть, – случается, да... Как это нужно перевести со всеми забытого языка, который используют лишь в молитвах Судьбе?

– «Владыка Небесной реки ведет полководца в битву», – раньше имя казалось лишь набором неудобоваримых звуков, но сейчас смысл раскрылся полностью. Даже понравилось.

– Ты не против, если буду звать тебя просто Напал? Тем более что твое появление в моей жизни как нельзя более соответствует значению этого сокращения...

– Но ведь это ты на меня напал, как только увидел, – возразил я. – Мне больше нравится вариант Сардар, сокращенно – Сард.

– Хорошо хоть не Радж, – сочувственно кивнул Учитель Доо, – приятно видеть скромность в столь юном существе... Приложи-ка палец к пергаменту...

– Я уже умею писать на храмовом наречии и подпишу!

– Нет, у нас процедура иная. Приложи палец к пергаменту... Та-а-ак... так-так-так... – со странным выражением посмотрел он на меня. – Пожалуй, да, тебе нужно поставить подпись.

Учитель Доо долго рассматривал мою каракулю, подползающую к его каллиграфическим письменам, а потом сообщил:

– Нарекаю тебя Аль-Тарук Бахаяли, «Не оставляющий следов»... Мы ж должны придерживаться древнего стиля.

В этот день я, совершенно неожиданно, подвергся новому именованию. «Аль-Тарук Бахаяли» – было вписано в договор. И хотя в мой пучок воткнута лишь одна шпилька, шпилька «Расцветания пиона», я уже прошел по пути, по которому еще не ходили сверстники, равные рангом. А златотканное ханьфу Учителя Доо наконец-то избавилось от пятна и перестало навязчиво благоухать соусом «Полет цапли».

Выходил за ворота «Дома в камышах» с опаской:вчера на нас почему-то ополчились местные жители, и даже нажаловались страже. Что придет им в голову снова? Учителя Доо мое беспокойство ничуть не смущало. Он шествовал за свежими булочками торжественно и бесстрастно, а я старался раствориться в тени его величия, ожидая неприязненного шипения в спину или проклятий, брошенных в лицо. Но вокруг было на удивление тихо, редкие прохожие лишь торопливо кланялись и спешили убраться с нашего пути. На остывшем пепелище копошились соседи: как же не прибрать то, что еще сгодится в хозяйстве! Дом темнел провалами разбитых окон.

– А где выжившие? – спросил Учитель Доо у плотного, добротно одетого мародера, любовно укладывающего в тачку очередной измазанный сажей кувшин.

Этот «несчастненький» точно изнемогает от нужды. Каждый день.

– В госпитале для бедных, – равнодушно пожал плечами и продолжил разгребать уголь и щепки, – денег-то у них отродясь не водилось.

– А пожгло их знатно... – вклинился в разговор тощий косоглазый ткач, живущий парой домов дальше, – у бабки вся морда обуглилась, а сын ихий, бают, и вторую ногу потерял. Не выживут, поди. А дом-то ничего так: добротный, крепкий...

Сам он ютился с огромной семьей: старики-родители, жена, дюжины с полторы детишек, еще какая-то родня – в тесной убогой халупе.

– Погибших где похоронили? – тихо спросил я, наблюдая, как ветер шевелит грязный обрывок розовой ленточки.

– А чо там хоронить? – хохотнул ткач. – Сгорели они тута все, в труху сожглись. Как есть. Даже косточек не нашли. Утром приходили из храма Смерти, службу отслужили, все как положено. Мотаться синюшками не будут, упокоили их как надо. Вся община скидывалась... С вас тоже денежка причитается, уважаемые, ежели, конечно, вы с нами.

– Мы заглянем в управу и сделаем взнос, – наставник даже не взглянул на протянутую ладонь. – Спасибо, добрый человек.

И под разочарованное бормотание ткача: «Чо спасибо... чо спасибо... монеточки им жаль, злыдни скупердяйские... а еще бога-а-атенькие...» – мы пошли своей дорогой.