– Вы хотели сказать, что имели в виду гнилые яблоки? – не унимался Дэмлер. – Для меня новость, что мое путешествие принимается за плод воображения. Мне казалось, что оно происходило реально, с реальными участниками. Для доказательства могу продемонстрировать свои шрамы.

– Что касается вымысла… – примирительно заметил Кольридж и напомнил, что писал «Кубла Хан» в состоянии наркотического опьянения, под влиянием паров опиума, чем объясняются бредовые идеи этого произведения.

Общество перешло к обсуждению опиума, его положительных и отрицательных сторон. Этой темой благополучно завершилось первое блюдо.

Когда подали второе, тема разговора изменилась. Ашингтон был поглощен тем, что выбирая для Пруденс лучшие креветки и заботливо подкладывал их ей в тарелку. Наблюдая за ним, Дэмлер снова перешел к литературе, но на этот раз говорил с большей запальчивостью.

– Что вы думаете о Шелли? – начал он, зная, что для Ашингтона это имя равносильно красной тряпке для быка.

– Подлец и мошенник, – взвился Ашингтон. – Его нужно выслать из страны или засадить в темницу. Развращает женщин, соблазняет девиц и проповедует атеизм и анархию… Предполагаю, что вы, Ваша Светлость, в восторге от него?

– Угадали. Мне он действительно очень симпатичен, – согласился Дэмлер, с удовольствием предвкушая поединок.

– Что именно вас привлекает в нем, его отрицание Бога или проповедь свободной любви?

– Из того, что вы назвали – его атеизм, – разумеется, Я сам атеист, слава Богу. – Его единственный глаз засветился насмешливыми огоньками. Пруденс напряглась, а мисс Берни разразилась взрывом хохота. Остальные онемели от неожиданности.

– Вы себе противоречите, – заметил Ашингтон, придя в себя.

– Как умно, что вы наконец-то заметили это, – засмеялся Дэмлер. – Но я говорил о Шелли как о поэте, его моральные устои к этому не имеют никакого отношения. Особенно мне нравятся его оды. В поэзии, что, кстати, относится и к прозе, мастерство владения слогом очень важно. Он настоящий поэт.

Ашингтон все еще не мог полностью успокоиться. Разрядил обстановку опять Кольридж. Он принял позу лектора. Изложив пространные соображения по затронутому вопросу, он перешел к другой теме, заговорив на этот раз о Шекспире. Поэт пытался обосновать свое глубокое убеждение, что ни одна из пьес великого Вильяма не была написана им самим. Ранее Кольридж прочитал серию лекций философскому обществу и теперь горел желанием повторить свои аргументы.

– Шекспир не мог написать эти пьесы, это ясно из того, в каком кругу он вращался, – заявил Кольридж. – Подумайте, кем он был, – браконьер, распутник, идиот.

– Почему вы считаете, что Шекспир был идиотом? – протянул нараспев Дэмлер.

Мистер Кольридж не любил, когда его перебивали во время лекций. Он смерил невежду презрительным взглядом и продолжал:

– Эти пьесы мог написать Бэкон или Марлоу.

– Бэкон, несомненно, был идиот, иначе бы он не верил в философский камень. Потратил годы жизни на его изучение. Что касается распутства, сам Донн, Как вам, вероятно, известно был далеко не ангел, но проповеди его отличались глубоким целомудрием. Этим же грешили многие великие писатели.

– Ваша приверженность принципам распутной жизни хорошо известна, лорд Дэмлер, – сказал Ашингтон, подмигнув Пруденс. – Но можно быть поэтом, не будучи распутником, и распутником, не будучи поэтом.

– Или и тем и другим, как Вильям Шекспир.

– Шекспир не писал пьес, которые ему приписывают! – заключил Кольридж. – Как я говорил в лекциях в 1811 году…

– И с тех пор неоднократно повторяли… – добавил Дэмлер.

Кольридж посмотрел на него с презрением, как на ничтожного червя.

– Все понимающие толк в драматургии люди единодушны в мнении, что он не мог написать ничего похожего на пьесы, которые утверждают его авторство.

– Вы консультировались со знатоками, спрашивали их мнение? – поинтересовался Дэмлер простодушно.

Наступило неловкое молчание. Выдержав паузу, Дэмлер продолжал:

– Repetitio est mater studiomm, – как говорим мы, ученые. Перевести для леди? Повторение – мать учения. Если мистер Кольридж повторяет с завидной регулярностью, что пьесы Шекспира написаны не им, а таинственным сообществом авторов, которые постыдились признаться в том, что создали величайшие творения, когда-либо произведенные на свет на английском языке, то мы все рано или поздно уверуем в эту чушь. Хорошо, согласен, пусть они не были написаны Шекспиром. Но их, безусловно, написал другой человек, безвестный тезка великого поэта.

Пруденс стоило труда сдержать улыбку, но заметив хмурые взгляды присутствующих писателей, она постаралась придать лицу серьезное выражение.

– Что касается места этих творений в литературе, – продолжал Кольридж, – то я твердо убежден, что Мильтон[11] на две головы выше Шекспира.

– Этот старый мешок с трухой? Этот пуританин, лицемер?

– Вы путаете его личную жизнь с его творчеством, – вступился за Мильтона Кольридж.

– Неоригинальная ошибка. Некоторые путают личную жизнь Шекспира с его работами.

– Кто бы ни написал эти пьесы, – включилась в разговор Фанни Берни, – этот человек создал шедевры. Видели «Короля Лира» с Кино в главной роли?

Мисс Берни удалось отвлечь внимание разгневанных джентльменов от острой темы, и остаток трапезы прошел спокойно.

«Как красиво она сумела восстановить мир»» – подумала Пруденс. Интуитивно девушка чувствовала, что причиной раздора оказалась она сама. Дэмлер и Ашингтон напоминали двух собак, отбирающих кость друг у друга. О предмете поединка оба, казалось, забыли. Если бы у нее было больше опыта, она бы сумела примирить их. Но пригласить их на обед в обществе дяди Кларенса было немыслимо. Ни дядя, ни мать не обладали даром дипломатии, свойственной ей, и трудно было предвидеть, чем мог окончиться подобный эксперимент.

Спустя полчаса джентльмены присоединились к дамам в салоне. Пруденс с ужасом увидела, что оба – Дэмлер и Ашингтон – направляются, стараясь обогнать друг друга, к единственному свободному месту рядом с ней. Она быстро пересела к мисс Берни, чтобы поболтать с ней о шляпках. В разговоры такого рода мужчины не допускались. До нее долетели словесные удары, которые наносили двое мужчин друг другу. Кончилось тем, что у нее разболелась голова и она решила уехать.

Так как вечер тянулся вяло, другие гости поддержали идею мисс Мэллоу, раздались обычные возгласы благодарности и прощания.

– Я отвезу вас домой, – сказал Дэмлер.

– Нет, мисс Мэллоу отвезу я, – победоносно заявил Ашингтон.

– Зачем оставлять вашу матушку в одиночестве? – возразил маркиз.

– Она не одна. Мисс Гимбл приехала, чтобы жить у нас и присматривать за ней.

– Нет необходимости запрягать лошадей. Я хорошо знаю дорогу к дому Пруденс и проезжаю как раз мимо дверей ее дома.

– Я довезу ее до самых дверей, – настаивал Ашингтон. – Мы даже войдем внутрь, я заодно поздороваюсь с мистером Элмтри и вашей милой матушкой, мисс Мэллоу. Еще не поздно. Ну, как?

– Решайте, Пруденс, – предложил Дэмлер перекладывая тяжесть выбора на ее плечи.

– Мы договорились еще утром, что мистер Ашингтон отвезет меня домой, – сказала Пруденс и взяла доктора под руку, виновато улыбнувшись Дэмлеру.

– Тогда заеду к вам завтра, – ответил Дэмлер и отвернулся с деланным безразличием. Заметив, что мисс Берни стоит одна, он предложил подвезти ее. За ней приехал собственный экипаж, но она отослала кучера обратно, предпочтя совершить часовую поездку на мягких тигровых шкурах, покрывающих сиденья в карете маркиза.

Ашингтон проводил мисс Мэллоу только до двери. Он и не собирался встречаться с Элмтри ради бокала вина, который его непременно заставят выпить. В перебранке с Дэмлером ему важо было поставить того на место и доказать, что он имеет свои права на мисс Мэллоу. Пруденс, желая смягчить впечатление от поведения своего друга, попыталась извиниться за него.