Он любил рассказывать ей о своём дне. Ещё по новоселью она знала начальника цеха, пробойного, сухопарого дядьку и двух слесарей, с одним из которых Кроль подружился — не разлей вода. Звали парня — Петько. Почему «Петько», непонятно, Петько не был ни украинцем, ни белорусом. Да и «Петько» скорее подошло бы к невысокому, тощему подростку, а Кролев Петько — громила в полном смысле этого слова: рост — ближе к метру девяносто, плечи — выходят за все рамки самых больших размеров, на голову шапку не подобрать, только делать на заказ, как и костюмы, как и обувь. Внешность — внушительная, а лицо, с песочными круглыми глазами и пухлыми губами, — детское. И душа у Петько — заботливая: помог Петько Кролю, когда тот только пришёл из армии, освоиться на заводе, обрести устойчивое положение. И с первого дня вместе ходят они на заводские вечера, в кино. С каждым новым рассказом Кроля Петько обрастает всё новыми удивительными качествами — может он починить самую безнадёжную поломку, достать самую дефицитную деталь, любому начальнику мозги запудрить. А ради друга способен не спать и не есть сутками — вместе делать его срочный заказ — халтуру.

Кроль ест не торопясь, и в его рассказах — не только день прокручивается в подробностях, но и армейская жизнь его и Петько, но и любимые фильмы. Здесь, за столом, — Смоктуновский в «Берегись автомобиля», Юрий Никулин, Леонов…

Любит она стирать Кролево бельё. Особенно долго воротник и манжеты рубах трёт, словно от их чистоты жизнь зависит. Королевой ездит в «Запорожце» на рынок, под скрипучую и грохочущую музыку «старикашки», как называет Кроль свой «Запорожец». Любит восседать рядом с Кролем и крутить головой, разглядывая дома, машины, людей. Любит, когда на неё смотрят — рядом с сыном она сидит! Но чаще сидит развернувшись всем корпусом к Кролю — любуется. Разговоры они бесконечные ведут — о чаях с Соней Ипатьевной и Наташей, о летнем лагере для детей, что организовали они с Соней Ипатьевной во дворе, о котятах от Оспы и Кляксы (Рыжуха котиться перестала), которых они с Кролем возят на Птичий рынок, о пальто, что нужно срочно Кролю купить, но лучше пошить — подогнать как следует под фигуру (у Наташи в ателье — подружка в портнихах)…

Сын у неё.

И в первый же день, как Кроль пришёл к ней обедать, привёл к ней Стёпку.

К этому разу, когда Стёпка впервые ворвался в её дом, она хорошо подготовилась — кошек закрыла в гостиной. Но во второй не успела, и, прежде чем Кроль переступил порог, Стёпка уже влетел в прихожую — прямо ей под ноги.

Она схватила его за поводок, отшвырнула к двери — вовремя: ещё мгновение и — Ксен вцепился бы в Стёпкин легкомысленный нос.

Увидев вздыбленного, истошно орущего, боком идущего на него Ксена, Стёп удивился, плюхнулся на свой зад с разъезжающимися щенячьими лапами, склонил голову набок и вытаращился с любопытством на воплощение зла и недружелюбия.

— Хороший, — сказала Дора Ксену. — Ты — хороший. — Рискуя рукой, в которую Ксен вполне мог бы снова вонзить все свои злые зубы, она начала гладить его, пытаясь опустить на место дыбом торчащие шерстины, каждая из которых — налитая недружелюбием стрела. — Твой, твой дом. Но к тебе пришёл гость, и ты должен быть гостеприимным. Гладь Стёпа, — прошептала она Кролю. — Ты — хороший, и он — хороший, — бормотала она.

С языка Стёпа стекала растерянная слюнка, концы ушей — шалашиком припали друг к другу. Нет, ни за что не выгонит она из своего дома Стёпкиного сына, отобранного Кролем у хозяев специально для неё.

— Хороший, — повторяла она, храбро борясь с воинственной шерстью Ксена, — очень хороший. Я люблю тебя, да, да, больше всех. Но и Стёп — хороший, он тоже, как и ты, — сирота. — Кроль усердно гладил Стёпа. — Ты должен понимать, это — твой дом. Твой. Но и Стёпин. Ну же, ну… — Улучив момент, когда ор прекратился, а шерстины из острых стали податливыми и предоставили возможность чуть сдвинуть их с боевой позиции, она подхватила Ксена на руки и поспешила усесться на своё место. — Давай, сынок, бери сам. Еда на столе, наливай суп, а Стёпка пусть сидит рядом с тобой. Время от времени гладь его.

Ксен ещё дрожал злой дрожью, но, очутившись у неё на коленях, утерял всю свою воинственность, превратился просто в кота.

Обед прошёл благополучно. Так и сидели смирно: Ксен — на коленях у Доры, Стёп — возле ноги Кроля, с глупой детской рожей, Рыжуха на стуле жмурилась, как от солнца, остальные поделили диван.

— Не понимаю, мать, почему один Ксен кинулся на Стёпа? — спросил с набитым ртом Кроль.

— Сама часто думаю. В детстве мы с Акишкой любили читать о животных. Не помню, как книжка называлась, а написано — следующее: в любом коллективе всегда есть лидер, он определяет поведение всех, настроение всех, он разрешает конфликты, он ведёт за собой.

— Совсем как на работе и в армии — начальник. Не хочешь, а подчиняешься, — отреагировал Кроль..

— Мы ещё тогда с Акишкой удивились — лидер, власть… никакой демократии. Ксен сразу стал лидером. Он появился в моём доме первым.

Так и проходили обеды первых месяцев. Стёп скромно сидел рядом с Кролем. Ксен лежал у неё на коленях. Он явно привыкал к Стёпу и постепенно совсем смирился с его присутствием. Дора, как когда-то, стала брать Ксена с собой во двор. Сначала они заходили за Стёпом.

Во дворе роли менялись. Здесь хозяином был Стёп — носился повизгивая, подскакивал к ней — улыбнуться и повилять хвостом. На поворотах его заносило, он терял равновесие и со всего маха садился на свой тощий зад. Во дворе Ксен вёл себя смиренно, тёрся о её валенки, нюхал снег, чихал и казался кротким и безобидным.

Наступил день, когда она взяла Стёпа в свой дом. Он получил матрас в прихожей, возле стола с телефоном. Ходить на кошачью территорию ему разрешалось только в минуты еды.

Кошки, видя спокойствие Ксена, быстро привыкли к Стёпу и любили сидеть рядом с ним.

В тот день Дора, как и всё последнее время, взяла Ксена с собой во двор. Но не успела выпустить его, как он со всех ног рванул от неё и припустился бежать.

В одну секунду Ксен пересёк каток, пытаясь догнать серого пушистого кота, и — попал под колёса такси, на большой скорости нёсшегося к одному из подъездов.

Он ещё жил, когда она подбежала к нему, но уже тяжело дышал. Его внутренности валялись рядом с ним, на только что выпавшем и не успевшем почернеть от колёс снегу.

Стёп потянулся к Ксену и стал лизать его. Он лизал место над раной, из которой вывалились внутренности. А она повисла над Ксеном ватная, оглушённая судорожным — человеческим дыханием Ксена и грохотом своего сердца.

Таксист благополучно высадил пассажира и уехал — по другой стороне двора, даже не оглянувшись на то, что сделал: подумаешь, кошка, не человек же.

А когда Ксен вздохнул в последний раз, она присела перед ним на корточки.

— Я тебя любила больше всех. Я тебя любила больше всех. — Она повторяла одну и ту же фразу, пока Стёп продолжал лизать быстро остывающий Ксенов живот над раной.

Похоронила она Ксена под деревом. Вырыть яму в мороз не смогла, засыпала Ксена песком, чтобы весной закопать по-настоящему.

В тот же день за обедом Соня Ипатьевна была совсем не такая, как обычно. Обычно она затевала разговоры — о книжках, которые теперь давала Доре читать (и «Верного Руслана», и «В круге первом», и книгу Конквиста… перебрали по сцене, по слову), или рассказывала Доре очередную главу из своей жизни — о том ли, как училась в консерватории, о своём ли любимом, что был с ней в лагере и погиб там, об урках ли, живших даже в лагере по своим строгим законам…

А в тот день ела молча. Когда Дора разложила по тарелкам картофельные котлеты и чай разлила, Соня Ипатьевна вынула из своей сумки и положила рядом с Дориной чашкой бумагу с отпечатанной на машинке короткой фразой: «Не удалось установить место гибели».

Был Акишка в жизни или он — плод её воображения?