Между тем, местное население уже принялось волноваться. Кое-кто занимал места около железнодорожного вокзала. Интересно, в какую сторону они собрались? Если в Сибирь, так им через Вятку, а там красные. Если в сторону Вологды, тем более. И зачем бежать, если Петроград захвачен? Складывалось впечатление, что народ и сам не понимал — куда собрались бежать, от кого. Да и билеты на проходящие поезда в Котласе давненько не продавали. Оставался еще путь по Северной Двине в Архангельск, но желающих нет — и мы в сентябре восемнадцатого, и белые нынешним летом наставили по реке столько мин, что они скоро примутся сами взрываться, от трения друг о дружку.

— Володя, ты как думаешь, взяли белые Петроград? — поинтересовался комиссар, когда мы разместили личный состав в одной из школ, переоборудованной под казарму.

— Деза это, — уверенно заявил я, помнивший, что Юденича в Петроград не пустили, а английские корабли в Кронштадт даже не собирались входить.

— Деза? — не понял Виктор.

— Дезинформация, — пояснил я. — Кто-то намеренно вводит нас в заблуждение, чтобы поверили и начали сеять панику.

Спешилов мне верил. Еще бы. Я уже несколько раз давал такие удачные прогнозы и по наступлению Колчака, и по Деникину, что трудно не верить. Виктор ушел проводить разъяснительную работу среди бойцов и командиров. Лучше бы митинг сразу провести, но все так устали, что не до митингов.

Часа через два начали поступать телеграфные сообщения из штаба армии — мол, слухам не верить, Петроград стоит, паникеров расстреливать.

Только-только наша бригада обустроилась, подтянулись обозы, можно было поесть горячего, выспаться в ожидании свободных вагонов и паровоза, как случилась очередная напасть — белые захватили города Яренск и Усть-Сысольск[1], а еще село Айкино.

По скудным данным разведки — если можно считать разведданными невнятные рассказы беженцев, и успевших отступить красноармейцев — из Архангельска вышел довольно крупный отряд, захвативший дорогу Яренск — Усть-Сысольск, где никто не ожидал нападения, разделился на три части, а потом прошел по нашей территории как горячий нож сквозь масло, разоружая по дороге малочисленные воинские команды, а заодно и ставя в свой строй красноармейцев и местных жителей, пожелавших вдруг примкнуть к белому движению. Что же, ничего удивительного. Про наступление белых знают многие, а про то, что ни хрена у них не вышло, пока только я.

В Усть-Сысольске никто даже не оказал сопротивления, а попытка яренских коммунистов создать оборону закончилась полным провалом. Теперь, говорят, в Яренском уезде идут расстрелы.

Отправка в Вологду нам «облизнулась», и вместо этого нам поступил приказ принять участие в разгроме белых. И на сей раз мы станем изображать речной десант. Интересно, почему есть морская пехота, но нет речной? Нет, так теперь будет.

Бригада отправилась через весь город в Лиманский затон, где стояли пароходы, выведенные когда-то Павлином Виноградовым из Архангельска. Часть из них после боев с английскими канонерками или бомб, сброшенных с вражеских самолетов, требовала капитального ремонта. Вон стоит мощный пароход «Шеварев» (кстати, кто это?) с оторванным гребным колесом, а у этого, с новой надписью «Товарищ Троцкий», разворочена вся корма.

Река уже покрывалась тоненьким слоем льда, короткая навигация заканчивалась, пароходы как раз и собирались чинить, но решили, что пока есть возможность, лучше использовать корабли.

В очередной раз подивился русской смекалке — рубки, машинные отделения и котлы обшиты броней, на палубах площадки, сработанные из толстых брусьев — не иначе, на них когда-то стояли орудия, а вдоль бортов лежали мешки с песком. Не десантные катера, но сойдет.

— Может, останешься? — поинтересовался Виктор, но я только отмахнулся.

Я недавно раздобыл винтовку Мосина со штыком и теперь с чистой совестью вошел в отделение охраны, приданное нашему командованию. Неправильно это, чтобы человек болтался без определенного дела и обязанностей. Даже не стал претендовать на должность отделенного командира, а «комоду» заявил, что тот может меня использовать и в карауле, и в бою. В караул, правда, меня назначать не стали, но в бою обещали «иметь в виду».

Бригаду погрузили на несколько пароходов. Командование и первая рота оказались на «Николае Рысакове». А ведь знакомое имя, где-то слышал. В Череповце! Рысаков, один из бомбистов-первомартовцев. А еще мой земляк — учился в Череповецком реальном училище. И за что ему такая честь? Сколько помню, Рысаков, бросивший бомбу в карету императора, взорвал не монарха, а кого-то из зевак, включая мальчишку, а после ареста «вложил» всех своих товарищей. Ну да ладно, пароходу-то все равно, как его назовут. Зато, как ни крути, земляк.

По Вычегде, против течения, наша флотилия двигалась медленно. Часов ни у кого нет, но очень долго! Когда проходили мимо Яренска, часть пароходов, включая наш, принялась заворачивать к берегу, а все мы — наша бригада, тутошние речники и невесть откуда взявшиеся в этих краях балтийские матросы, приготовились к десантированию.

С пароходов начали скидывать деревянные сходни, по которым принялись выкатывать орудия, сводить грустных лошадок.

Я немного посочувствовал артиллеристам. Хорошо, что земля уже малость промерзла, но все равно парням приходилось время от времени помогать лошадям вытаскивать пушки и вытягивать телеги, груженые ящиками со снарядами.

Общее командование сводным отрядом осуществлял товарищ Тякишев, из матросов. Не знаю, каким местом он думал, но без разведки и артиллерийской подготовки (спрашивается, на кой хрен пушки тащили?) отдал приказ строиться в цепи и атаковать город.

Наш комбриг только выругался, но с командиром во время боя не спорят. Выстроив цепь из бригады, пошел вместе со всеми в атаку.

Всего было четыре цепи, а в первой шли матросы, во главе со своим командиром. И, разумеется, по нам ударили пулеметы. Точно сказать не берусь, но штуки четыре. Ударили грамотно — начали с флангов, приближаясь к центру, а потом, расходясь веером.

— Ура! — орал командир десанта, его поддержало три или четыре голоса, но потом вся первая цепь, поредевшая на треть, дружно легла на землю. А глядя на них и вторая, потерявшая, примерно, четверть бойцов.

— Принимаю командование на себя! — проорал наш комбриг, и приказал отступать.

В принципе, можно считать лихой наскок разведкой боем, но лучше бы таких «разведок» поменьше, чтобы дурость полководцев не укреплять кровью бойцов.

После отступления к комбригу подбежал Тякишев и несколько моряков. Ишь ты, живой. Но лучше бы тебе горе-командир на том поле остаться.

— Кто разрешал? — рыкнул матрос, вытаскивая из кобуры маузер. — Кто позволил самовольничать? Здесь командую я! Расстреляю!

Вот тут пришлось вмешиваться мне.

— Отделение охраны, ко мне! — рявкнул я, и мое подразделение, даже не поняв, что ими командует не отделенный, подскочило ко мне.

Подойдя к Тякишеву, вытащил наган, взял на прицел командира десанта, и объявил:

— Товарищ Тякишев, именем ВЧК вы арестованы!

— Что? Какое ВЧК? — вскипел моряк, а я негромко приказал:

— Отделение. — Убедившись, что меня поняли правильно, и мои бойцы уже вскидывают винтовки, а к нам стягивается бригада, закрывая от революционных матросов, продолжил: — Повторяю, вы арестованы. Если не уберете оружие, я вас здесь и расстреляю.

У Тякишева хватило ума убрать маузер. У его подчиненных тоже.

— Кто такой? — спросил Тякишев.

— Сотрудник особого отдела ВЧК Аксенов, из Москвы, — представился я не кривя душой и не сказав ни капли лжи. — Товарищ Тякишев, вы арестованы и отстранены от должности. Командование переходит к товарищу Терентьеву, комбригу восемьдесят девятой стрелкой бригады.

Кивнув отделению охраны, чтобы забирали командира десанта и отвели на пароход, я мысленно хмыкнул. А я ведь не знаю, имею ли право отстранять командира десанта или это прерогатива комиссаров? А и черт-то с ним, да и со мной тоже. Дай дураку волю — загубит всех, и Яренск не возьмем. Пусть под трибунал отдают за самоуправство.