Милн сказал в пластмассовое горло:

— Вчера.

Это был пароль, о котором они договаривались.

— Завтра! Завтра! Завтра! — так же отчаянно крикнула она.

Что означало: приходи немедленно.

Он испугался: столько страха было в ее голосе. Может быть, засада? Но тогда Жанна не позвала бы его. Кто угодно, только не она. Он побежал мимо кладбища нежилых домов, мимо горелых развалин, мимо пустырей, заросших колючими лопухами, и заколотил в дверь, и дверь тут же распахнулась, и Жанна выпала ему на грудь, и, сломавшись, обхватила его детскими руками, и уткнулась мокрым лицом.

Она непрерывно всхлипывала, и он ничего не мог понять. Повторял:

— Зачем ты, зачем?..

Она вцепилась в него и втащила в квартиру, и там, уже не сдерживаясь, захлебнулась обжигающими слезами, тихонько ударяясь головой о его подбородок:

— Тебя не было два месяца, я хотела умереть, всех выселили, ходили санитары и стреляли, я спряталась в подвале… пауки, крысы, я боялась, что ты позвонишь, пока я в подвале, я лежала и слушала шаги за дверью, почему тебя не было так долго?..

— Не плачь, — сказал он, целуя молочную кожу в теплом проборе волос. — Тебе нельзя плакать. Как ты поведешь французскую армию на Орлеан? Добрый король Карл не поверит тебе.

Это была шутка. Слишком похожая на правду. Она слабо улыбнулась, одной тенью.

— Полководцы без армий. У тебя впереди «Сто дней», Ватерлоо и остров Святой Елены. А у меня — бургундцы, папская инквизиция и костер в Руане… Возьми меня с собой, я хочу быть там и первой пасть в самом начале сражения!

— Я назначу тебя своим адъютантом, — пообещал он. — Ты принесешь мне весть о победе. Это будет самая блистательная из моих побед.

Налил на кухне воды. К счастью, вода была. Жанна выпила мелкими глотками и вытерла лицо. Успокоилась. Она умела быстро успокаиваться.

— Мы, кажется, спятили, — сказала она. — Я здесь целых два месяца и каждую секунду жду, что они приедут за мной. Но теперь — все. Мы уйдем сегодня же, да?

— Да, — сказал он. — У тебя есть деньги?

— Долларов десять, я последние дни почти не ела. — У нее вся кровь отхлынула от лица, сделав его мраморным. — Это очень плохо, что у меня нет денег?

— Надо пройти три района мафи — значит, три пошлины.

Она отпустила его и зябко передернула обнаженными просвечивающими плечами. Сказала медленно:

— Для женщин особая плата, я могу расплатиться за нас обоих. — Увидела в его руках телефонную трубку. — Куда ты? Кому?

— Патриарху, — застревая словами в судорожном горле, ответил он. — Лучше я сразу отправлюсь в Карантин. — Бросил трубку, которая закачалась на пружинном шнуре. Посмотрел, как у нее розовеют щеки. — Выберемся как-нибудь, не плачь, Орлеанская дева, пойдем ночами, ночью даже мафи прячутся от крыс…

— Я тебя люблю, — сказала Жанна.

Он накинул куртку ей на плечи, потому что она дрожала.

— Слежки не было?

— Нет.

— Никто не заходил — ошибочно, не звонил по телефону?

— Как в могиле…

Тогда он улыбнулся — впервые.

— Конечно. Им и в голову не придет. Надо поесть чего-нибудь, завтра утром мы будем уже далеко, я тебе обещаю.

Они прошли на кухню, такую же стандартную, как у него. По пути он отогнул край занавески. Улица была пустынна.

Жанна держала в руках яркую банку.

— У меня только консервированный суп, — жалобно сказала она. — Но я могу заказать по автомату, хоть на все десять долларов.

— Не стоит, — ответил он. — Будем есть консервированный суп…

Машина с синим государственным номером — «пропуск всюду!», которая спасла его от мафи, стояла в конце улицы и поэтому не была видна из окна. В ней терпеливо, как истуканы, сидели четверо, очень похожие друг на друга. Когда он забежал в парадное, то человек рядом с шофером негромко произнес в рацию:

— Оба на месте. — Послушал, что ему приказывают. — Хорошо. Да. Прямо сейчас.

И все четверо вылезли из машины.

Ночью бежали Пракситель и Чингисхан. Они убежали не в повтор и не в преисподнюю по «черному адресу» — после катастрофы с Саванаролой, где совместились два образа, и установка, заколебавшись, как медуза, растворилась в пучине времени, запусков больше не было. Они поступили проще: в полночь, когда охрана до зеленых звезд накурилась биска, а дежурный офицер был пьян и спал беспробудным сном, Чингисхан, вспомнив навыки инженера, устроил лавинное замыкание в сети компьютера и отключил электронные шнуры, опоясывающие Полигон. Они спустились из окна по скрученным простыням, перерезали колючую проволоку и ушли в сторону станции, где след их терялся. Станцию еще в прошлом году распахали свои же бомбардировщики, и в хаосе вздыбленной арматуры спрятаться было легко.

Патриарху сообщили об этом под утро. Он поднялся с невесомостью измученного бессонницей человека. Его не волновал Пракситель — какой толк от скульптора? И Чингисхан его не волновал тоже: хотя полководцы были нужны позарез, но он лично никогда не верил, что этот нервный запуганный суетливый человечек может встать во главе монгольских орд. Бессмысленный побег — тому доказательство. На станции среди камня и голого опаленного железа долго не выдержишь, а за пределами ее их будут ждать военные патрули, контролеры мафи и шайки дезертиров, которые несомненно включатся в охоту. Дезертирам надо ладить с властями.

Гораздо больше его волновал вопрос об охране. Это был уже не первый случай, когда биск проникал на Полигон. И повальное пьянство стало нормой. Трудно было удержать в рамках фронтовые части, отведенные на короткий Отдых и знающие, что через месяц-другой они снова будут брошены в гнилую кашу, кипящую на границах Помойки. Он позвонил генерал-губернатору, с удовольствием вытащил его из постели и потребовал немедленно организовать поиски.

Толстый дурак, который, как говорили, потерял руку не на фронте, а врезавшись на своем лимузине в танк во время маневров, долго кряхтел и надсадно откашливал прокуренные легкие, наверное, тоже вчера накачался биском, а потом важно заявил, что правительство, избранное волей народа, не может сотрудничать ни с мафи, ни с дезертирами. Патриарх не стал спорить и позвонил госсекретарю, с неменьшим удовольствием разбудив и его. Секретарь сразу все понял и пообещал неофициально переговорить с руководителями каморр.