Мысль о Горизонте влезла в голову в самый неподходящий момент и нагло отказалась убираться вон.

Сколько Гарс ни пытался сосредоточиться на том, что от него сейчас требовалось, из этого ничего не выходило, и тогда он сдался.

Тяжело дыша — совсем как Сван после очередного раунда самоистязаний на спортгородке — и обливаясь противным холодным потом, он перекатился на бок и закусил губу.

— В чем дело? — с ноткой нетерпения осведомилась Люмина, машинально натягивая простыню на свое роскошное обнаженное тело, источавшее аромат каких-то благовоний. — Я что-нибудь не так делаю, да?

Гарс с заискивающей нежностью погладил жену по щеке.

— Ну что ты, крохотуля моя? — шепнул он. — Дело вовсе не в тебе… Я и сам не знаю, что на меня нашло…

Она раздраженно отдернула голову, сминая копну пышных волос, разметавшихся по подушке.

— Зато я знаю! — с внезапным гневом сказала она. — Ты уже помешался на своем проклятом Горизонте! Посмотри на себя — в кого ты превратился? Ходишь как тень, думаешь неизвестно о чем, даже есть, как все нормальные люди, не можешь — дерьмо тебе, наверное, подай вместо гарнира, а ты и не почувствуешь!.. Надоело мне все это — сил никаких уже нет!..

Он попытался обнять ее, но она оттолкнула его руку и продолжала:

— А может, я тебе уже не нужна стала? Надоела, да?.. Может, ты себе кого помоложе присмотрел, а я только мешаю?

— Люмина! — с упреком сказал Гарс. — Не говори глупостей!.. Я же по-прежнему люблю тебя…

— …но Горизонт тебе дороже! — перебила его жена. На глазах ее в тусклом свете ночника блеснули слезы. — Господи, какой же я дурой была, когда согласилась выйти замуж за такого обормота, как ты!..

И пошло и поехало…

Главное теперь было не ухудшить и без того скверную ситуацию. За пять лет супружеской жизни Гарс успел изучить подругу дней своих не хуже Горизонта и знал, что если ее прорвало, то лучше помалкивать в тряпочку и не возражать. Когда она выговорится и гнев ее сменится слезами и жалостью к себе — вот тут-то и надо будет помочь ей успокоиться. Тогда можно будет приласкать ее, преодолевая напускную враждебность, тогда можно будет опять говорить что угодно — размягченная слезами женская душа будет воспринимать не содержание фраз, а интонацию, с которой они произносятся…

Так произошло и на этот раз.

Наревевшись и оттаяв, Люмина в конце концов прошептала, повернувшись к Гарсу всем телом:

— Прости меня, милый, ладно? Я и вправду у тебя глупая, только… только мне иногда бывает так обидно за тебя, поверь!.. Ведь ты же у меня самый умный, самый сильный и самый хороший. Другие бабы меня едва ли поняли бы, если бы я стала жаловаться на тебя… Только вот эта блажь засела —в тебе, как зараза какая-то… будто тебя кто-то сглазил! И теперь нет тебе ни сна, ни покоя из-за нее. — И без всякого логического перехода, как у нее частенько бывало, осведомилась: — Ты правда любишь меня?

— Ну конечно, правда, — выдохнул растроганный Гарс. — А иначе разве бы мы с тобой жили вместе?.. Ты не бойся… у нас все будет хорошо… Иди ко мне, положи головку мне на грудь и спи спокойно…

Она так и сделала. Некоторое время они лежали тихо, но, когда Гарсу показалось, что жена уже заснула, Люмина вдруг тихо спросила:

— Гарс, а зачем мы вообще живем? Какой в этом смысл?

Он даже невольно вздрогнул от такого неожиданного вопроса. Нет, все-таки в его Люмине, при всех ее бабских заскоках, временами проскальзывало нечто, совершенно не присущее ей. И тогда она становилась этаким наивным ребенком, удивляющимся сложности мироздания. В таких случаях он невольно терялся, потому что не знал: то ли она действительно интересуется проблемами бытия, то ли за ее вопросом таится лишь обычное женское лукавство.

— Это сложный вопрос, милая, — наконец выдавил он. — Знаешь, некоторые философы в прошлом считали, что смысла в нашем существовании вообще нет. В том значении, какое мы придаем этому понятию, конечно… Просто человек так устроен, что не может свыкнуться с мыслью, будто мир вокруг него не имеет ни цели, ни причины… А вообще, как мне кажется, каждый сам должен ответить на этот вопрос по-своему. Вот возьми наш Очаг… Каждый сам нашел для себя смысл, но у всех он разный… Ты слышишь меня?

Люмина не ответила. Гарс покосился на ее лицо, уткнувшееся ему прямо в правый сосок, и понял, что жена уже спит.

Тогда он осторожно высвободился из ее объятий и, откинув простыню, встал с кровати, накинул свой любимый халат, протертый до дыр под мышками (все никак руки не доходили зашить), и на цыпочках вышел из спальни.

В кухне он напился воды, а затем, сам не зная почему, тихонько открыл входную дверь и вышел на крылечко.

Луна висела там, где ей и положено было висеть. В воздухе веяло ночной прохладой, но нагретая за день почва не успела еще окончательно утратить тепло, и на листьях деревьев и на траве конденсировалась крупная роса. Улица исправно освещалась фонарями, и Горизонта за их ярким светом было не видно.

В соседних домах было тихо. В столь поздний час все нормальные люди спят. Только в самом конце улицы было налито приглушенным светом окно Отшельника Коула да откуда-то издалека доносилась тихая музыка. Может быть, это Ард засиделся за своим очередным опусом, а может быть, кому-то просто захотелось послушать концерт, возможно, транслируемый из другого полушария….

В небе мерцали звезды. «Интересно, сколько людей их наблюдали до меня?» — невольно подумал Гарс. Он знал, что звезды над Очагом — не настоящие. Как и то искусственное светило, которое днем бывает солнцем, а ночью превращается в луну. Но тщательность и точность, с которой были соблюдены все необходимые пропорции в рисунке созвездий, поражали. Если даже эти звезды были лишь иллюзией, созданной для того, чтобы ночное небо не пугало людей своей непроглядной чернотой, то такая виртуозная, требующая многих затрат работа внушала невольное уважение к ее исполнителям. Даже если это были не люди…

Гарс привычно отыскал в небе ковш Большой Медведицы, а потом — Полярную звезду. Потом у него возникло иррациональное ощущение, что мерцающие огоньки на небесном бархате — вовсе не звезды, а глаза неизвестных существ, жадно наблюдающих за ним и за этой обильно освещенной фонарями улицей. Он передернул плечами и вернулся в дом.

Спать, однако, не хотелось, и Гарс запустил транспьютер, стоявший в углу гостиной. Он был таким же древним, как все прочие вещи в их домике. Установить, сколько транспьютеру лет, было невозможно, но, слава богу, он работал без сбоев. Пока аппарат тестировал свое нутро, Гарс с опаской прислушивался к его жужжанию. Было даже страшно представить, что когда-нибудь одна из молекулярных схем выйдет из строя, и тогда он, Гарс, останется без связи. Нет, в принципе, можно будет, конечно, воспользоваться общественным терминалом — но тот подключен только к Информарию, а значит, с возможностью переговоров со своими давними абонентами по голосвязи или просто по радиомодему придется распрощаться. Или каждый раз придется клянчить аппарат у кого-нибудь на ночь, но кто захочет постоянно ссуживать такую драгоценную вещь Гареу? Почти всем транспьютер нужен в качестве орудия труда или средства развлечения, разве что огороднику Киму или спортсмену Свану он без пользы, но у них есть жены и дети, которые играют в разные игры, участвуют в виртуальных конкурсах и часами болтают ни о чем с подружками, живущими в других Оазисах, — как будто им местных пересудов мало!

Нет если не дай бог агрегат прикажет долго жить, то это будет равносильно тому, что ты, ослепнув и оглохнув, останешься совсем один, и тогда не с кем будет поделиться планами и замыслами и не от кого будет почерпнуть опыта, и никто не сможет понять безумную страсть, сжигающую тебя изнутри с каждым днем все больше и больше…