Самосознание мучительно переживает данную катастрофу и уже больше не хочет сохранять противоположность между собой и миром. Оно желает объединиться с миром в гораздо более высокой форме, чем наслаждение. Другими словами, оно само стремится стать необходимостью, повелевать, создавать порядок вещей своей собственной силой.
Поэтому новой темой самосознания оказывается "улучшение мира". Однако воля к его улучшению есть ещё "единичная воля" и "своеволие", воля "этого" индивидуума; она ставит в качестве своей цели создание особого "порядка вещей". Поэтому такая воля есть "закон" и считает себя именно таковым. Но закон, как таковой, должен и хочет иметь значение, независимое от индивидуумов; здесь же он имеет значение лишь "этой" единичной воли или "сердца". Итак, закон, указываемый нами, по существу есть "закон сердца", стремящийся навязать действительности свои представления.
Таким образом, вскрывается новая противоположность между "сердцем" и "действительностью". С одной стороны, "закон сердца" требует своего осуществления в мире, а с другой - противоположная действительность всему этому препятствует. Вывод, к которому приходит индивидуум, состоит в том, что страдающим необходимо помочь; у жестокой необходимости нужно отнять силу, которую она имеет и проявляет. Так, "благо человечества" становится "законом", который озадачивает индивидуума стремящегося улучшить мир.
В данном самочувствии выражается особое наслаждение и удовлетворение. Индивидуальное самосознание хорошо чувствует высокую серьёзность своей цели; оно ощущает эту свою личную возвышенность: страдание мира перед его глазами и улучшение мира - в его "сердце"!
Но как только "закон сердца" переходит в действительность, эта возвышенность тотчас утрачивается. В самом деле, когда уничтожается противоположность между "сердцем" и "действительностью", "закон сердца" сразу же выходит из "личной воли". Он теперь, говорит Гегель, - закон, но уже более не "закон сердца" (См.: Гегель Г.В.Ф. Система наук. Часть первая. Феноменология духа. Пер. Г. Шпета. - СПб.: Наука, 1992. - С. 198).
В результате индивидуум, стремящийся переделать действительность и улучшить мир, набирается "житейского опыта". Данный опыт имеет три различные формы. Куно Фишер пишет об этом так, передавая главное содержание гегелевских мыслей: "Во-первых, закон сердца может достигнуть господства и, как господствующий закон, становится таким же закоченелым, ... как и вызвавший ненависть; во-вторых, действительность может быть не жестокою и тираническою необходимостью, вызывающею борьбу, а оживлённым порядком вещей, в котором люди чувствуют себя удобно и спокойно и потому ничего не хотят знать о законе сердца и о сердце "этого" индивидуума, который навязывается им и нарушает их спокойствие: в этом случае исправителю мира люди кажутся уже не заслуживающими сострадания, а отвратительными, неспособными к улучшению и недостойными его; наконец, в-третьих, каждый индивидуум может следовать закону своего сердца, он живёт согласно своим стремлениям, желаниям и интересам и наслаждается своею жизнью, насколько способен и пока может. Таков круговорот мирской жизни, которому исправитель мира не может содействовать законом своего сердца, так как конкуренция слишком велика" (Фишер К. Гегель. Его жизнь, сочинения и учение. Первый полутом. Предисл. В. Вандека и И. Тимоско. - М.; Л., 1933. - С. 274).
Всё это необходимо было учитывать "критикам", возомнившим слишком много о "законе" своего "сердца". В толкование философии как критики они включали самооценку философской мысли как орудия глобальных изменений в реальной жизни, культуре, социуме в целом (См.: Баллаев А.Б. Указ. соч //История философии. Запад - Россия - Восток. Кн. 2. - С. 474).
Как видим, в отличие от кантовской классической установки "классическая критика" младогегельянцев противилась всякой "позитивной" философии. Один из её вдохновитель Арнольд Ругэ прямо заявлял, что шеллингово учение об откровении "не несёт на себе ничего классического" (См.: Schelling F.W.J. Philosophie der Offenbarung /M.Frank. Frankfurt a.M., 1993. - S. 353).
Для младогегельянцев особо важным был 1840 год. Это было время новых надежд. Сменившийся в Пруссии король несколько ослабил цензурный гнёт, чему в немалой степени способствовал и Шеллинг, имевший на него определённое влияние. Однако младогегельянцы не получили никаких шансов на университетскую карьеру. Молодой Маркс, после увольнения Бруно Бауэра (книга Бауэра "Критика евангельской истории синоптиков и Иоанна", вышедшая в 1841-1842 гг., произвела сенсацию. Аббат Цешковский называл его произведение "терроризмом науки", Бауэр, по словам аббата, учинил настоящую "гильотину мысли". Он "привёл к такому положению, что достаточно называться теологом, чтобы навлечь подозрения". - См.: Б. Чернышёв. Предисловие к переводу. Бауэр Бруно. "Трубный глас страшного суда над Гегелем". - М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1933. - С. 26) также расстался со всеми надеждами получить место приват-доцента в Берлинском университете. Это - самый, быть может, крупный просчёт со стороны правительственных кругов. Вовремя заметить талант, направить его энергию в позитивное русло одна из важнейших функций и целей государства.
По словам М. Гесса, молодой Маркс как философ умён и глубок. Он превосходит не только Штрауса, но и Фейербаха. Маркс, развивает Гесс свою мысль, является "величайшим, быть может, единственным из ныне живущих, настоящим философом". Как философ он "сочетает с глубочайшей серьёзностью самое едкое остроумие; вообрази себе соединёнными в одном лице Руссо, Вольтера. Гольбаха, Лессинга, Гейне и Гегеля..." (MEGA. Karl Marx Friedrich Engels Gesamtausgabе. - Berlin. Abt 1, Bd. 1-2. - Bd. 2. - S. 261).
Дифирамбы в адрес молодого Маркса были в то время совершенно обычны. Пока он следовал по философской стезе левого гегельянства, хвала ни на минуту не умолкала (См.: Малинин В.А. К. Маркс, Ф. Энгельс и левое гегельянство. - Киев: Наукова думка, 1986. - С. 27).
Философская деятельность младогегельянцев со временем приобретает всё бoльшую радикальность. Атеизм и критика религии становятся главным признаком их сочинений. Однако младогегельянцы постепенно расширили сферу философской критики. Начав с критики религии, они постепенно обратились к сферам политики, права, морали, образования и воспитания.
Гегельянцы при этом хотели оказать существенное влияние на общество. В результате их философский критицизм оказался наполненным конкретным эмпирическим материалом, приблизился к социальным реалиям эпохи. Они учли мысль Цешковского о наполнении критики философским праксисом, стремясь в отличие от Гегеля к непосредственно-политическому воздействию на общество. В таком стремлении сказалось предчувствие того, что влияние христианства и других религий изменится, что грядёт закат религий, а тем самым откроется пространство для новых жизненно-практических ориентаций, моральных, нравственных и социальных регулятивов массового праксиса (См.: Баллаев А.В. Указ. соч. //Там же. - С. 475).
Классическая философия религии, по мнению А. Цешковского, М. Гесса, К. Маркса, М. Штирнера, Л. Фейербаха, абстрагирована от соединения немецкой классической философской критики религии с идеями социалистической ориентации. Правда, необходимо отметить, что далеко не все представители младогегельянства были единодушны в решительном сближении философии с действительностью. Некоторые из них (как, например, Б. Бауэр, Л. Фейербах) предпочли заниматься чисто теоретической разработкой проблем религии и отказались от того, чтобы ввергнуть классическую философию в сферу политики.
Бруно Бауэр олицетворял такую тенденцию в гегельянстве, которая была связана с элитарным духом. Теоретическая позиция философской критики, считал он, должна быть элитарной, поскольку обретение философским праксисом массовой аудитории необходимо приводит к деструкции исходную философскую позицию.
Критика, согласно Бауэру, есть великий движущий механизм истории, но только с той существенной оговоркой, если она находится в руках "критически мыслящих" личностей, т.е. духовной "элиты". Эта "элита" соответственно должна действовать не на "массу", а на достаточно узкий и влиятельный круг людей, способных воспринять "критические идеи". Другими словами, эта "критика" должна сама носить "критический" характер, т.е. быть "критической критикой".
