— Да его, понимаешь, рядом со мной завалили! — рассказывал и плакал на кухне «блиндажа» пьяный Джон Борисов. — Мы, дембеля, уже с базы выезжали, фургоны надели, значки начистили, полезли на танк фоткаться. Старлей фотик навёл, кричит: «Улыбочку!» Я Андрияна так вот обнял… — Джон Борисов показывал руками, как он обнял товарища, — а он раз — и упал! Пуля прямо в сердце! Снайпер с горы лупанул! На моей фотке он за секунду до смерти стоит — улыбается, а его пуля, наверное, уже подлетает к нему!..

Конечно, надо было выпить с Джоном Борисовым (и не только с ним), а жена Джона (и не только его жена) и разные вредные соседки по подъезду потом жаловались Серёге на буйный «блиндаж». Серёга серьёзно отвечал:

— Понял, понял, красавицы. Мы их всех обязательно расстреляем.

Впрочем, стрельба случилась совсем другая.

Ближе к осени, когда начались дожди, пикеты потихоньку прекратились. Серёга ходил в приподнятом настроении: он ожидал, что горсовет соберётся после отпусков и обяжет горисполком выдать «Коминтерну» ордера. В «блиндаже» тоже расслабились, и Герман сказал Людке, что скоро квартира освободится, и они попробуют пожить вместе.

Ненастной сентябрьской ночью по окну «блиндажа» полоснули из автомата. Стекло осыпалось, через потолок пробежали огни пулевых ударов, звонко щелкнули рикошеты. Герман, Димарик Патаркин и Птуха выскочили из кухни, где ужинали, — в комнате зиял чернотой разбитый оконный проём, и в нём искрились падающие дождевые капли. Этой очередью «афганцам» сообщили: противостояние переходит в горячую фазу.

Серёга догадался, что противник подобрал новое оружие, посерьёзнее, чем пикеты и репортёры, но невозможно было угадать, с какой стороны атакуют в следующий раз. Через пару недель всё прояснилось.

Дверь «блиндажа» не запирали; Настёна Флёрова вбежала в квартиру, в плаще и сапогах промчалась в комнату и рухнула на диван Германа.

— Мандюки! — закричала она парням. — Меня чуть не убили!..

Настя приехала из центра на троллейбусе, а от остановки до дома надо было идти по дорожке мимо заброшенного котлована со сваями на дне. Края котлована заросли кустами. В кустах и прятались эти уроды. Они выскочили и напали на Настёну — наверное, хотели ограбить и столкнуть в котлован.

— Вы тут бухаете, засранцы, а нам проходу не дают! — яростно кричала Настя. — А кто мне помогать должен? Если я Сашке своему пожалуюсь, он же сразу побежит на котлован этим козлам морды бить! Вы же его знаете! Его там и уроют совсем, одноногого, а всё из?за вас, мудозвонов!

В тот день командиром дозора был Рафаэль Исраиделов, Рафик.

— Не надо дёргаться! — остановил парней Рафик.

Они обзвонили знакомых и поняли, что на жён «афганцев» открыта настоящая охота. Их подкарауливают около гастронома и на дорожке от остановки. Чаще пугают, иногда отбирают сумки. Город вообще как вшами был заражён уличной преступностью, и поэтому «Коминтерн» не осознал сразу, что женские слёзы в прихожих и сломанные каблуки — это наезд.

Штаб распорядился: в гастроном девчонкам ходить только группами.

Серёга позвонил в управление общественного транспорта и попросил перенести остановку троллейбуса на квартал, чтобы пассажиры выгружались прямо напротив заезда во двор «на Сцепу», под окном «блиндажа».

— Вы слишком много себе позволяете, молодой человек, — ответили ему.

Следующим вечером на остановке «Улица Сцепщиков» перед мордой троллейбуса из темноты в свет фар вышел человек в спецназовской маске, в камуфляже и с автоматом в руках. Пожилая тётка?водитель окостенела от ужаса. Человек в балаклаве приподнял автомат и точной короткой очередью в клочья распорол левое переднее колесо троллейбуса. Машина клюнула носом, в салоне и на остановке завизжали. Стрелок приблизился к окошку водителя, постучал стволом в стекло и глухо сказал тётке:

— Передай начальству, чтобы перенесли остановку.

Остановку перенесли, но вскоре во дворе «афганских» высоток взорвали машину Жоры Готыняна — здоровенный расхлябанный «крайслер» нелепого оливкового цвета. Этот рыдван тогда всем казался крутым и шикарным авто.

Взрыв грохнул в час ночи. Жорка, партнёр Гайдаржи, борзый бизнесмен, парковал машину на детской площадке. Теперь «крайслер» пылал среди качелей и горок. Жорка в плаще, трусах и сапогах бегал вокруг и матерился.

В эту ночь Серёга был в своей квартире с Алевтинкой, а не с Танюшей в «Юбиле». Серёга спустился во двор, похлопал Жорку по плечу и поднялся в «блиндаж». Вместе с Немцем они смотрели, как догорает автомобиль.

— Что?то тут не то, — задумчиво сказал Серёга. — Не исполком же пугает баб и взрывает тачки. А кто нас выживает? По теории, Лямичев должен был дать указание Свиягину, но полкан не полезет в драку… Или он сам не полез, но спустил на нас бандосов? Того же Бобона, например… А, Немец?

Герман разглядывал огромный костёр посреди тёмного осеннего двора. Огонь отражался в лужах и в окнах до пятого этажа. Красные отсветы шевелились на лицах Германа и Серёги, на белом потолке кухни. Герман вспоминал, как там, в Афгане, его «Урал» горел на дороге на Ат?Гирхон. И потом они сидели в глыбах возле моста — он, Серёга, Дуська, Шамс… Тогда все они тоже были словно бы колдовством прикованы к своему укрытию, как сейчас к этим вот домам «на Сцепе». Выберешься наружу — убьют.

— Если это бандосы по заказу Свиягина, то скоро начнут наших бить, — сказал Серёга. — С бабами им было безопасно, да не вышло. Придётся с нами.

Избивать «афганцев» начали, когда уже выпал снег. Первым досталось Володе Канунникову. С него на остановке сорвали шапку, он побежал за грабителем — и выскочил прямо на поджидающую компанию. Ему сломали челюсть и руку, отодрали рукав пальто, но и сам он рассадил пару морд.

«Афганцев» выцепляли поодиночке, били битами и кастетами, упавших пинали. До серьёзных увечий и больниц дело доходило редко, но это лишь благодаря зиме и толстой одежде. «Коминтерн» закупил и раздал баллончики с перцовым газом, но они помогали мало: на холоде аэрозоль превращался в ледяную пыльцу, да и несолидно было парням вместо хука в скулу пшикать по врагам из флакона. Парни носили в рукавах обрезки арматуры.

Выбора у них не было, жить по?другому не получалось. На краю города Батуева стояла в осаде гражданская крепость — две жилые высотки, грубо обмотанные колючей проволокой. Жильцы этих домов ездили на работу, у кого она была, водили детишек в садики, ходили в магазины, катались на лыжах, наряжали новогодние ёлки, сидели друг у друга в гостях, но в любой момент недавние солдаты готовы были мобилизоваться для обороны.

В конце января в «блиндаж» ввалился Быченко. Огромный, в дутом пуховике, он впёрся на кухню как ледокол, обрушив в прихожей одежду с вешалки, и тяжело сел на табуретку возле окна. Лицо у него было марлевое.

— Лещ, вызови мне «скорую», — велел Егор Митьке Лещёву.

Он расстегнул пуховик, и все увидели, что бок у него залит кровью.

— Немец, водка есть? — спросил Егор у Германа. — Налей?ка стопарик.

Егор взял стопку окровавленными пальцами и спокойно выпил.

— Подождите за дверью, пацаны, — приказал он Лещёву и Расковалову, которые толкались в кухне. — Немец, слушай, — Егор поманил Германа к себе поближе. — Передай Лихолету: пусть он выяснит, будут ли у Бобона в «Чунге» сегодня двухсотый и два с ножевыми. Лихолет поймёт.

Герман тоже понял. На Быченку напали отморозки. Двоих Егор ранил, одного уложил. Если это были торпеды Бобона, значит, за нападениями стоял Свиягин, потому что у самого Бобона к «Коминтерну» предъяв не имелось.

Бычегор выпил вторую рюмку, твёрдо поставил её на стол и расползся как тесто, теряя сознание. Герман еле успел подхватить его, чтобы не упал.

«Скорая» увезла Егора, в больнице его зашили, и хирург сообщил, что Быченке лежать три недели. Без командира «афганского» спецназа живущим «на Сцепе» стало совсем тревожно. Вряд ли сильного и опасного Бычегора подрезали случайно — скорее, его подловили, чтобы ослабить оборону домов.