Возвратившись на родину, Ганди поселился в небольшой деревушке Кочраб близ Ахмадабада, столицы Гуджарата. Здесь 25 мая 1915 года в скромном бунгало, снятом с помощью ахмадабадского приятеля-адвоката, Ганди основывает «Сатьяграха ашрам» («Обитель сатьяграхи»). В ашраме живут двадцать пять человек, мужчин и женщин, добровольно отрешившихся от всего, что окружало их в миру. Пятеро из них приехали вслед за Ганди из Южной Африки, остальные прибыли из разных районов Индии.

«Обитель сатьяграхи» для Ганди — это Индия в миниатюре. «Я хотел ознакомить индийцев с методами, испытанными мною в Южной Африке, — вспоминал он. — Я жаждал выявить, насколько возможно применить эти методы в Индии».

Тщательно обдумывая и выверяя применительно к индийским условиям методику сатьяграхи, Ганди не торопится выносить ее за пределы ашрама. Он пока воздерживается от участия в деятельности Конгресса, со стороны внимательно следит за перипетиями отношений политических сил Индии, не отдавая предпочтения ни одной из них.

Проведший двадцать лет вне родины, Ганди остро чувствует необходимость узнать, как живут, о чем думают его соотечественники. Внешне ничем не отличаясь от простого крестьянина, одетый в домотканый плащ и дхоти, босой, с посохом в руках, он ходит по городам и деревням Индии. Знание нескольких языков (кроме родного гуджарати, он владеет хинди, маратхи, тамильским и телугу) помогает ему общаться с жителями разных районов.

Этот маленького роста, щуплый, кажущийся изможденным человек с тихим, глуховатым голосом и с прищуренными от близорукости добрыми глазами, умеет расположить к себе людей, вызвать их доверие. Обычно сдержанные, привыкшие высказываться с оглядкой крестьяне охотно поверяют ему свои сокровенные мысли и желания.

Постепенно из отдельных штрихов, черточек Ганди собирает многоликий образ великого труженика — индийского крестьянина. Именно ему он с удивительной прозорливостью уготовил ведущую роль в тех политических драмах, которые через несколько лет будут сотрясать всю Индию.

Сессия Конгресса в Лакхнау — первая, на которой присутствует Ганди после возвращения на родину. Джавахарлал и его друзья, молодые конгрессисты, восхищавшиеся деятельностью Ганди в Южной Африке, разочарованы: вчерашний кумир кажется им аполитичным, слишком отрешенным от всего происходящего вокруг. Однако через несколько месяцев им придется отказаться от поспешных суждений.

В начале 1917 года Ганди проводит сатьяграхи в Чампаране, на северо-западе Бихара, где крестьяне-арендаторы («райяты») страдали от притеснений со стороны англичан — владельцев плантаций индиго, а затем в одном из районов Гуджарата Кхеде, земледельцы которого, опасаясь голода из-за неурожая, отказались платить налоги властям.

Первые кампании неповиновения в Индии закончились успешно: помещики и власти были вынуждены пойти на уступки крестьянам. Джавахарлал воспринимает известия о победах Ганди в Чампаране и Кхеде, может быть, излишне восторженно: он сразу проникается убеждением, что предложенные Ганди методы применимы в масштабах всей Индии и что они «сулят успех»...

...19 ноября 1917 года Камала родила девочку. Ее назвали Индирой Прийядаршини. Индирой — в честь матери Мотилала, женщины волевой, умевшей сохранять невозмутимость в любых ситуациях. Именем Прийядаршини, что означает «дорогая взору», дочку нарекли счастливые родители.

Когда доктор-шотландец бесстрастно сообщил семейству Неру о рождении девочки, Сварупрани вдруг погрустнела: ей хотелось внука, мальчика. Мотилал с укоризной посмотрел на жену.

— Эта девочка будет стоить тысячи внуков, — твердо заключил он.

Первый раз взяв дочь на руки, неумело, но бережно, словно хрупкую драгоценность, Джавахарлал, подобно всем отцам в мире, попытался сказать малышке что-то ласковое. В ответ на него настороженно глянули два темных, словно влажные маслины, глаза. Через минуту лицо девочки сморщилось в жалобной гримаске, щелочки глаз заполнились слезами, и весь дом огласился звонким криком маленькой Индиры.

Напряжение последних дней, беспокойство за будущего ребенка, за Камалу, не отличавшуюся крепким здоровьем, спадало, уступая место горячей и нежной признательности к жене, подарившей ему новое радостное чувство — чувство отцовства...

...К декабрю 1917 года в Индию начинают просачиваться вести об Октябрьской революции в России. Не слишком расторопная цензура пропускает их на страницы индийской печати. В журнале «Читрамайя джагат»[39] опубликована статья известного журналиста, близкого к Тилаку, К.П.Кхадилкара: «В октябре власть в Петрограде перешла в руки социалистов во главе с Лениным... Керенский и его правительство свергнуты. На призыв к восстанию откликнулись сторонники Ленина среди матросов флота в Финском заливе. Керенский бежал. Ленин взял власть в Петрограде, в Москве и прилегающих к ним районах. Он пользуется также поддержкой солдат... Ленин издал декрет, провозглашающий право наций на самоопределение, и прибалтийским государствам и польскому народу была предоставлена свобода воспользоваться этим правом».

Подобные обзоры, сжатые, конкретные и, как правило, объективно освещавшие события в революционной России, Кхадилкар публикует и в течение следующего года.

Один из самых читаемых в Индии журналов, «Модерн ревью», также регулярно помещает статьи индийских и иностранных авторов о русской революции. Редактор журнала, видный бенгальский ученый и гуманист Рамананд Чаттерджи нередко печатает выдержки из репортажей и очерков о Советской России, написанных Джоном Ридом.

О событиях в далекой северной стране индийцы узнавали и от возвращавшихся с фронтов первой мировой войны демобилизованных солдат.

Как встретили в Индии вести из России, народ которой взял власть в свои руки, покончив с монархической тиранией и гнетом капиталистов и помещиков?

Одни — погрязшие в роскоши раджи, крупные заминдары, компрадорская буржуазия — с нескрываемой враждебностью. Они страшатся проникновения в Индию «большевистских идей»; их охватывает панический ужас при одной только мысли о том, что индийский народ может последовать примеру русских рабочих и крестьян, свергнувших своих угнетателей. Эти опасения полностью разделяются англичанами. Генерал-губернатор Индии лорд Челмсфорд издает серию указов, запрещающих «русскую пропаганду» в стране. Его борьба с «надвигающейся с севера большевистской угрозой» принимает порой анекдотические формы: он вводит запрет на обращение в Индии русского рубля, валюты, до того времени фактически неизвестной индийцам.

Другие — здесь и деятели Конгресса, Мусульманской лиги, те участники движения гомрула, которые или принадлежат к умеренным, или сочувствуют им, немногочисленные индийские промышленники, наиболее зажиточная часть национальной интеллигенции — испытывают двойственное чувство. Они с понятным энтузиазмом приветствуют провозглашенное ленинским Декретом о мире право наций на самоопределение (признания этого права они добиваются от метрополии), но весьма настороженно относятся к тем революционным социальным и экономическим преобразованиям, которые так последовательно и энергично осуществляет правительство молодой Советской Республики.

Многие же, подобно великому индийцу Рабиндранату Тагору, увидели в Советской России «утреннюю звезду, возвещающую зарю новой эры». Среди них — Джавахарлал Неру.

«Я не сомневался, — напишет Неру в одной из своих книг, — что советская революция намного продвинула вперед человеческое общество и зажгла яркое пламя, которое невозможно потушить. Она заложила фундамент той новой цивилизации, к которой может двигаться мир».

И противники и защитники русской революции сходятся в одном: октябрьские события в России неизбежно скажутся на развитии политической жизни в Индии.

На калькуттской сессии Конгресса в декабре 1917 года Э.Безант говорила о русской революции как об одном из факторов, «коренным образом меняющих существовавшее ранее положение в Индии». Революция в России «дала толчок развитию политических устремлений в Индии», — скрепя сердце признали творцы британской колониальной политики — министр по делам Индии лорд Монтегю и генерал-губернатор лорд Челмсфорд.