— Благослови тебя Бог, — сказал Этельхельм и бросил серебряный шиллинг в руку моего соседа.

Я протянул обе руки и ещё ниже склонил голову.

— От чего ты страдаешь? — спросил Этельхельм. Теперь он стоял прямо передо мной.

Я ничего не говорил.

— Ответь его светлости, — рявкнул Хротард.

— Он... он... — запинаясь заговорил Сердик, стоявший рядом со мной.

— И что с ним? — спросил Хротард.

— Он... он слабоумный, господин.

В мои руки упал шиллинг, потом ещё один — в руку Сердика.

— А ты? — спросил его Этельхельм. — Что у тебя за болезнь?

— Я то... тоже слаб умом.

— Благослови Бог вас обоих, юродивые, — сказал Этельхельм и прошёл дальше.

— Дотроньтесь до него! — Иеремия, идущий позади отца с дочерью, тряс перед нашими глазами полоской грязной серой ткани. — Прикоснитесь к нему! Это дар лорда Этельхельма, дети мои, он обладает силой, великой силой! Коснитесь его! Это настоящий пояс матери Христа, тот, что она носила, когда сын её был распят! Взгляните! Вы увидите на нём Его благословенную кровь! Прикоснитесь к нему, дети мои, и исцелитесь! — Теперь он оказался прямо передо мной. — Дотронься до него, полоумный дурень! — Он пнул меня сапогом. — Коснись одеяния Божьей Матери, и твой разум вернётся к тебе, как птичка в своё гнездо! Дотронься до него, и ты исцелишься! Этот пояс покоился на благословенном чреве, носившем Господа нашего!

Я поднял руку с зажатым в ней шиллингом и шаркнул костяшками пальцев по полоске ткани. В это время Иеремия нагнулся и дёрнул вверх мой заросший щетиной подбородок, заставив поднять голову. Он склонился надо мной и пристально посмотрел в глаза.

— Ты исцелишься, дурень, — неистово произнёс он, — и дьявол, овладевший тобой, оставит тебя от моего прикосновения.

Я смотрел на него — безумные светлые глаза, впалые щёки, орлиный нос, длинные седые волосы. Я заметил, как по его измождённому лицу промелькнуло изумление. Он нахмурился.

— Благодарю, господин, — пробормотал я и снова уронил голову.

Последовала пауза, показавшаяся мне бесконечной, потом он шагнул вперёд.

— Прикоснись, — приказал Иеремия Сердику, и я почувствовал прилив облегчения. Я только один раз встречался с Иеремией, и тогда был по всем великолепии воителя, но он всё же разглядел что-то знакомое в безумном грязном оборванце, в лицо которого только что смотрел.

— А теперь убирайтесь! Ползите отсюда, ковыляйте, пошли прочь! — закричал нам стражник, как только знать удалилась обратно в дом.

— Не спеши, — прошептал я Сердику. Я опёрся на палку, сгорбился и потащился прочь. Мы спускались по невысокому склону к ближним домам, и я, как никогда в жизни, чувствовал себя беззащитным. Я вспоминал ночь, когда шёл в Сиппанхамм, а Альфред нарядился арфистом, чтобы шпионить за датчанами Гутрума, захватившими город. Тогда моё сердце замирало от ужаса, и сейчас, медленно ковыляя по Думноку в сторону «Гуся», я испытывал нечто-то похожее.

Свитун пил за столом. Увидев нас у двери, он подбежал и сообщил мне, что Осви наверху.

— Он поскакал вверх по лестнице, как белка за орехами.

— Так пусть спускается по этой лестнице вниз. Мы уезжаем.

— Прямо сейчас?

— Давай его сюда! Мне всё равно, чем он там занят, просто стащи его с той несчастной девушки и гони вниз!

Я торопился не только потому, что боялся быть узнанным — всё, увиденное мной в Думноке, говорило, что флот Этельхельма готов поднять паруса. К этому времени мой сын и Финан, должно быть, уже переправили наших людей и корабли в Гримесби, и мне нужно побыстрее вернуться в порт. Значит, надо найти корабль, идущий на север.

На шиллинг Этельхельма я купил кувшин эля, и мы с Сердиком выпили его, ожидая Свитуна, но как только они с Осви присоединились к нам, я поспешил уйти из таверны и повёл их к западному пирсу, где стояло на якоре судно Ренвальда. Я заметил, что корабли готовят к выходу в море.

Шторм прошёл, дул лёгкий юго-западный ветер, белые барашки на волнах уменьшились, а вдали, над зеленеющими полями, кое-где сквозь тучи даже пробивалось солнце.

— Господин! — испуганно окликнул меня Свитун.

Я обернулся и увидел бегущих по улице стражников Этельхельма в красных плащах. Их возглавлял Хротард. Показывая на дома, он отправлял людей в лавки, таверны и даже в большую церковь. Трое воинов подбежали к дверям «Гуся» встали там, преграждая путь.

— Сюда, — торопливо позвал я.

На причале стояло несколько лачуг, и я взломал дверь одной из них. Мы обнаружили, что вся она битком набита кучами смотанных снастей, свёртками парусины, грудами сложенных сетей, бочками смолы для конопачения щелей и мешками с углём, предназначенным для того, чтобы плавить смолу.

— Нам нужно спрятаться, — сказал я, — и быстро!

Мы разгребли припасы лавочника, устроив себе прибежище в самой глубине лачуги, потом свалили сети и парусину, чтобы скрыть нашу нору. Напоследок, прежде чем заползти вглубь и укрыться под этой грязной кучей, я пинком опрокинул бочку смолы, чтобы густая жижа через треснувшую крышку медленно просачивалась на пол, прямо перед дверью. Я пытался перегородить или заклинить дверь, но не нашёл ничего подходящего, поэтому просто придавил её другой бочкой, блокируя вход. Потом мы, скрючившись, укрылись в тайнике, натянув поверх голов куски парусины, задыхаясь от вони смолы и угля.

Стена хижины оказалась хлипкой, с огромными щелями между истерзанными непогодой брёвнами. Сквозь одно из таких отверстий я видел, как воины разошлись по всей пристани и обыскивают корабли. Двое остановились совсем рядом.

— Его никогда не найдут, — сказал один.

— Его здесь и нет, — отмахнулся другой. — Этому идиоту-датчанину просто померещилось. Он же свихнулся. И он такой же епископ, как и я.

— Он колдун. Люди его боятся.

— Я не боюсь.

— Эй, вы! — окликнул их Хротард, и поинтересовался, обыскали ли они хижины.

— Давай лучше посмотрим, — устало сказал первый.

Мгновение спустя я услышал звук открывающейся двери. Стражник выругался.

— Не пойду я туда.

— Его здесь нет! — крикнул второй. — Он уже давно удрал, тупые вы ублюдки, — добавил он вполголоса.

— Господи, — выдохнул мне в ухо Свитун.

Я увидел людей, что вели на поводке собак, обнюхивавших всё подряд — и дверные проёмы, и проход между хижинами. Собаки обнюхали и нашу лачугу, но все запахи перекрывала вонь смолы, и они прошли мимо.

Мы затаились чуть дыша, а ближе к вечеру суматоха улеглась, поиски явно прекратились. На корабли, стоявшие на причале, принесли грузы, потом возникла новая суматоха — уезжал Иеремия, и лорд Этельхельм появился в порту, чтобы проститься с ним. Я не слышал ни слова из их разговора, но прополз среди кучи сетей и ножом расширил щель между двумя досками. Я увидел Богоматерь, уходящую на вёслах вниз по реке, в сторону моря. Солнце садилось, прилив был почти полным, мелкие волны накатывались на деревянный настил пристани. Я вернулся в наше укрытие и через другую щель увидел лорда Этельхельма и шестерых его воинов, возвращавшихся в город.

— Сегодня они не уедут, — сказал я.

— Значит, завтра? — спросил Свитун.

— Возможно, — ответил я, понимая, что уже слишком поздно.

Даже если удача будет на моей стороне, и я найду корабль, уходящий с рассветом на север, в Гримесби я опоздал. Флот Этельхельма выйдет из устья Хамбра и подойдёт к Беббанбургу задолго до того, как я смогу поднять своих людей, собрать в путь корабли и отправиться в море.

Я ощутил холод неудачи и инстинктивно потянулся за молотом, но вместо него моя рука сжала крест. Я клял судьбу и надеялся только на чудо.

Я не знал, что теперь делать, и потому не делал ничего.

Мы остались в хижине. Шум и крики давно стихли. Я сомневался, что Этельхельм и в самом деле поверил, будто я в Думноке, но подозрения Иеремии заставили его произвести обыск, который ни к чему не привёл, однако, без сомнения, позволил его людям поживиться.

Тем временем Свитун рассказывал мне о своей болтливой шлюхе.