До сих пор есть защитники коммунистического проекта, потому что это вопрос религиозной веры, иррациональность которой выглядит мертвой зоной в пространстве логических построений. Сила этой веры была точнейшим отражением её первоначальной оппонирующей силы организованной религии, которая в России, Китае и Латинской Америке до последнего боролась за свою власть. Вполне возможно, что если бы последний русский царь вдруг публично признался в своем атеизме, он мог нейтрализовать часть обаяния коммунизма и тем самым предотвратить Октябрьскую революцию. Демон предполагаемой константы бытия настолько силен, что даже его антидот (и, следовательно, его эквивалент в следующей парадигме) наследует его поистине магическое влияние на ход наших мыслей.
При переходе от капитализма к информационному обществу мы можем провести целый ряд параллелей с теми сдвигами, которые произошли при переходе от феодализма к капитализму. Предполагаемой константой бытия при капитализме, его основной характеристикой был гуманистический, или человеческий, проект. Интересно, что гуманизм в своей наиболее выраженной форме – форме индивидуализма – оказался, в конце концов, едва ли не единственным средством спасения, на которое уповают гуманисты и иже с ними, в море, полном останков наиболее блестящих проектов эпохи, подобных коммунизму, и затонувших бесславно один за другим.
Вот почему идеологи капитализма эры его заката так уверенно заявляют в своих манифестах о незыблемой вере в индивидуальность. Находясь под внешним давлением, капитализм по сути возвращается к своим истокам и пытается найти пристанище в своих философских корнях, например, в работах доиндустриальных философов Рене Декарта и Фрэнсиса Бэкона. Мы – свидетели отчаянных попыток перезапустить проект, пусть даже в совершенно 'разобранном' состоянии, на этот раз в форме гипериндивидуализма. Его апологеты воображают, что не кричи они об этом на каждом углу, им едва ли удастся снова вдохнуть жизнь в остывающий труп. Имя этому иделогическому чудовищу Франкенштейна – либертарианизм.
Подобно протестантизму на заре эпохи Просвещения, когда словно в результате вспышки сверхновой, воплотилась одержимость устаревающими 'вечными ценностями', мы сейчас наблюдаем вспышки сверхновых при переходе от капитализма к информационному обществу. Гиперэгоизм, гиперкапитализм и гипернационализм – все это сверхновые сегодняшнего времени. Гуманистический проект – развитие индивидуума параллельно с развитием государства и капитала, вместе со всеми их многочисленными отпрысками -разными академическими, художественными, научными и коммерческими проектами – составляет аксиому капитализма. Эти ценности считались вечной гарантией стабильности, но теперь и они пришли в движение. Великая битва только началась, и похороны гуманизма, как в свое время похороны Бога, способны затянуться надолго, сопровождаясь болезненными конвульсиями. Стоит только представить колоссальное количество ресурсов, инвестированных в данное предприятие, чтобы понять всю глубину разворачивающейся общественной драмы. Этого не может быть! Этого не должно быть! Тем не менее, коллапс неизбежен, поскольку этот проект с самого начала был неразрывно связан с парадигмой существования, практически себя изжившей.
Конечно, сейчас трудно указать на суть новой 'вечной ценности' и определить те силы, которые станут бороться за власть. Провести анализ, будучи участником происходящего, – заведомо обречь себя на домыслы. Пока предполагаемая константа бытия находится в движении (а этот процесс, видимо, будет долгим), все расчеты будут содержать ошибку, превосходящую значение любой из переменных, как если бы метеоролог сегодня попытался предсказать погоду на несколько лет вперед. Что, впрочем, не означает, что анализ в таких условиях становится бессмысленным. Наоборот, тщательное изучение существующей структуры распределения власти наиболее полезно как раз тогда, когда нарождается новая классовая структура. Это едва ли не единственный момент, когда очевидец может принять активное участие в событиях, происходящих в связи со сменой 'вечных ценностей'. Такой анализ имеет шанс стать важной частью общего процесса, а равно и одним из факторов, влияющих на него. Еще до того, как вновь утвержденная константа бытия займет устойчивое положение, вокруг нее начинает формироваться по крайней мере одна сила – новый доминирующий класс. Вопрос в том, насколько вообще достоверны рассуждения об этом. Даже если константа бытия пришла в движение, означает ли это, что появление нового доминирующего класса неизбежно? Можно ли ожидать, что прежний способен осознать смену парадигмы, вокруг которой он формировался, и, как следствие, направить свои действия так, чтобы занять пространство вокруг новой константы? Таким образом, прежний доминирующий класс останется таковым новой парадигмы, пусть и в новом обличье. Но по ряду причин это может не произойти. Люди, в основном, весьма консервативные создания. Психологический термин 'когнитивный диссонанс' означает, что люди склонны держаться старых убеждений, даже если они противоречат вновь открывшимся фактам. Все дело в том, что наши старые добрые представления о жизни дают возможность чувствовать себя психологически комфортно; мы влюблены в них. Но это приводит к состоянию умственной косности и неповоротливости: мы готовы прикладывать больше усилий для сохранения status quo в наших головах, чем для обучения новому. Узнавая что-то новое, мы вынуждены так или иначе менять свою жизнь, хотя иногда совсем немного. По этой причине наша способность передвигаться по исторической карте практически минимальна.
Из анализа мобилистической диаграммы следует: мир вокруг в целом движется значительно быстрее, чем мы сами. Наше движение в этих обстоятельствах является вынужденным, реакцией на движение общественных сил и информацию, которая меняет мир вокруг. Неудовлетворенность многообразных желаний – правильней будет сказать, идея такой неудовлетворенности, желание желания -заставляет нас быть рабами потребления. Нетерпимость и узколобость данного общества вынуждает нас мигрировать. Общество, сама система находится в постоянном движении, а отдельные люди и группы людей, помимо своей воли брошенные в водоворот общественных изменений, вынуждены сдавать свои прежние комфортные позиции в угоду этим изменениям.
Поскольку мы являемся единственными очевидцами истории, всегда есть соблазн преувеличить человеческое влияние и считать себя способными на свободное волеизъявление, будучи, так сказать, творцами истории. Но это все не более чем роскошная иллюзия. Возможности действовать независимо строго ограничены. Действия, более или менее заметные в истории, правильнее трактовать как реактивные, а не активные по своему характеру. Очарование коммунистической идеей или другими великими утопиями таилось также и в необходимости приспосабливаться к постоянным переменам. Привлекательность утопий состоит в их обещании отдыха и покоя, в сильном и всеобъемлющем желании остановить хотя бы на время движение, навязанное извне. Но остановить свое собственное движение значит сделать то же и относительно истории – процесса по преимуществу. Конец истории стал бы не чем иным, как концом всех общественных процессов, означающим нашу собственную кончину.
История раз за разом подтверждает эту истину. Каждая попытка реализовать утопию – коммунизм наиболее яркий тому пример – и остановить движение истории, неминуемо приводила к гибели такого утопического общества. Смерть есть, по сути, единственная альтернатива турбулентности. Будда осознал это еще 2500 лет тому назад. Нам приходится выбирать между нирваной, состоянием перманентного покоя, и принятием того, что все вокруг нас находится в постоянном движении и изменении, что приводит к необходимости постоянно приспосабливаться. И тот факт, что наши возможности маневра минимальны, с философской точки зрения, делает нас заложниками исторического процесса. Русский царь не мог на деле исповедовать атеизм, поскольку иначе он был бы вынужден усомниться в легитимности собственного статуса. Он не мог отрицать Бога, ибо на идее богопомазания строилась вся его власть. Поэтому все произошло так, как произошло.
