Соскочив с кровати и прикрыв рот рукой, чтобы мы не видели ее в неприличном виде, она рыкнула моему приятелю — мол, одевайся и убирайся ко всем чертям. Я помчался за ним вниз по лестнице.

— Джим, — сурово сказал он, тяжело дыша и застегивая рубашку, — Джим... мы с тобой... мы больше не друзья.

— Ну, — сказал я, — не нужно так серьезно все воспринимать, Хэнк, старина. Давай вернемся в отель, и я достану тебе пять долларов. Ты сможешь пойти в хорошее заведение.

— Нет, сэр, — твердо заявил он, — я больше и цента у вас не займу, даже если мне больше не к кому будет обратиться. Я считал тебя, Джим, своим другом...

— Так оно и есть, Хэнк.

— Своим техасским приятелем.

— Верно, я уже давно здесь живу, — подтвердил я.

— Но ты не техасец. — С мрачным удовлетворением он покачал головой. — Сколько бы техасец ни выпил, он ни за что не станет подглядывать за парнем, когда тот с женщиной. Джим, ты не... ты без... без... — Он еще немного позаикался и наконец выпалил это ужасное оскорбление.

Из всех моих критиков он был единственным, кто назвал меня... бессмертным![2]