Папа что-то пробормотал в ответ. Анна встряхнула тяжёлой со сна головой и попыталась вслушаться.

— Но это наш дом! — мама была ужасно расстроена, Анна никогда раньше не слышала у неё такого голоса. — Мы же здесь живём всю жизнь. Эрнст, я родилась в трёх кварталах отсюда. Тут все наши друзья. И твоя сестра.

Папа снова заговорил, но как Анна ни старалась навострить уши, до неё доносились только обрывки фраз.

— …не должны бояться… подумай о Хоффманах… как же ты не понимаешь…

Он ещё что-то сказал об июне. Анна помнит, как он ужасно рассердился, когда узнал про новый закон о том, что евреи не могут оставаться на государственной службе… Она не знает подробностей, но помнит, как он шагал взад-вперёд по комнате, а глаза его яростно сверкали. Она даже не подозревала, что папа умеет так сердиться.

Мама продолжала спорить.

— Но куда нам ехать? Эрнст, подумай хорошенько. Детям нужна школа. Твоя драгоценная Анна даже здесь не может ничего выучить.

Подслушивающая в темноте девочка улыбнулась. Даже мама знает, что она папина "драгоценная Анна".

— А что с ней произойдёт, когда она совсем потеряет почву под ногами? Руди, наверно, в будущем году станет лучшим учеником. Да и денег таких у нас нет.

Наконец, папа заговорил куда громче, и голос его стал слышен у Анны в комнате.

— Я всё это не хуже тебя знаю, Клара. Но знаю и кое-что ещё. Как ты не понимаешь, не будь я в частной школе, давно бы уже остался без работы. Скоро новый режим доберётся и до частных школ. Вспомни, муж Тани — еврей.

— Какое отношение муж твоей сестры имеет к нам? — мамин голос звучал сердито, но в то же время было ясно — она не понимает, о чём он говорит.

— Клара, подумай сама. Вспомни о Хоффманах. Я даже и не пытаюсь представить себе, что с ним случилось. Вспомни о Натане Якобсоне. Подумай о Векслерах. Я узнал сегодня, что Арон Зингер уволен.

— Эрнст, такого просто быть не может. Клиника прославилась благодаря доктору Зингеру!

— Это всем известно, но тем не менее, его уволили. Безо всякого объяснения. Теперь он пытается уехать из Германии. Уверен, скоро уехать будет труднее. Не только евреи в опасности, Клара. Любой, кто не согласен, любой, кто говорит слишком громко…

В комнате воцарилось тяжёлое молчание. Анна в волнении прикусила губу.

— Твой брат Карл — наш единственный родственник за границей, и он — в Канаде, — простонала мама.

Анна понимала — для мамы Канада была чем-то далёким и «иностранным». Мама не привыкла ни к чему "иностранному".

Внезапно папа широко зевнул — даже Анне было слышно.

— Довольно, довольно, я устал, Клара. Нам надо подумать. И если что случится, нужно быть готовыми. Молю Бога, чтобы я оказался неправ.

— Без сомненья, ты неправ, — отозвалась мама.

Анна услышала, как мама повернулась на другой бок. Кровать скрипнула. Потом папа так тихо, что Анна с трудом расслышала его слова, произнёс:

— Я дал Анне обещание и намерен его сдержать.

— Дал обещание Анне? И из-за этого ты тащишь нас всех неведомо куда?

— Да, нет, не из-за этого, — устало проговорил отец.

Анна прижала ухо к стене, чтобы не пропустить ни словечка, даже если он будет говорит совсем тихо.

— Я обещал ей, что она будет жить там, где мысли свободны.

Обещал ей, Анне? А, понятно, песня, которую не желает петь господин Кеплер.

Мама опять повысила голос:

— Выходит, мы все должны жизнь поломать из-за твоей Анны? Если кому из детей и нужнее всех оставаться здесь, так это ей. Она только ещё начинает учиться. Фрау Шмидт говорит, она ужасно упрямая… но что бы там ни было, если она начнёт всё сначала на новом месте, будет в сто раз хуже.

Анна содрогнулась. Тут мама права. Как ни ужасна фрау Шмидт, но кто-то совсем незнакомый…

"Папа, пожалуйста, — молча умоляла она, — давай останемся здесь".

Тут Клара Зольтен внезапно рассмеялась таким привычным, насмешливым, успокаивающим смехом.

— Эрнст, ну кто мы такие, — отмахнулась она от всего, сказанного, как от полной чепухи. — Кому мы нужны, что может с нами случиться? Может, жена Хоффмана его пилила? Может, доктор Зингер что-то не то сделал или просто стал стар? Но мы-то не какие-нибудь особенные. У меня ноги совсем замерзли. Подвинься-ка поближе.

— Клара, Клара, — простонал папа, но в его голосе теперь тоже слышался смех, — ну до чего же ты…

Голоса превратились в тихое бормотание. Анна забралась обратно в кровать, она никак не могла решить, стоит ли беспокоиться из-за услышанного. Наконец девочка заснула.

Среди ночи она снова проснулась. Из комнаты родителей не доносилось ни звука. На секунду она опять ужасно испугалась, но потом вспомнила про мамины холодные ноги и с улыбкой свернулась в клубок под тёплым одеялом.

Мама не даст папе сделать какую-нибудь совершенную глупость.

За завтраком всё было как всегда. Анна вздохнула с облегчением, но в то же время была слегка разочарована. Однако вечером за ужином папа объявил новость, какой Анна совсем не ожидала. Просто кошмарную новость!

— Нам всем пора научиться говорить по-английски.

Жена и дети уставились на него в недоумении. Он улыбнулся в ответ, но такой улыбкой, которая почему-то никому не понравилась.

— Начнем прямо сейчас, — продолжал он, и все поняли, что это всерьёз. — Начиная с сегодняшнего дня, каждый вечер мы будем говорить за ужином только по-английски. Все вы, кроме Анны, уже начали учить английский в школе, значит, сможете начать немедленно.

— Я совсем не знаю английского, — с каменным лицом отозвалась мама.

— Ты научишься, Клара, — тихо сказал папа. — Начнём прямо сейчас. Слушайте внимательно. Rudi, will you pass me the salt, please? ^[3]

Для Анны английские слова звучали полной тарабарщиной. Руди посмотрел на соль, на перец, на горчицу. Рука его медленно и неуверенно двинулась, потом остановилась в раздумье. Но он угадал правильно и протянул папе соль.

— Thank you, son, ^[4]— папа взял соль. С лица Руди исчезло беспокойное выражение. Он огляделся кругом, чтобы убедиться, что все видели, какой он умный. Впечатление и впрямь было достаточно сильным. Но папа только начал.

— How was school today, Gretchen? ^[5]— задал он вопрос.

В любое другое время наблюдать, насколько Гретхен растеряна, было бы только удовольствием.

— How… how… I know not, ^[6]— запиналась она.

— It was good, Papa, ^[7]— выпалил гордый собой Руди.

Но Гретхен уже пришла в себя и бросила на брата уничтожающий взгляд.

— School was fine, Papa, ^[8]— ответила она.

Кто из них прав, а кто нет, Анна не имела ни малейшего понятия. Хорошо бы, чтобы Руди ошибался. А вдруг папа сейчас повернётся к ней?

"Это в тысячу раз хуже алфавита", — с ужасом подумала девочка и постаралась сползти поглубже под стол, может, папа не обратит на неё внимания.

Ему-то, конечно, легко. Он и впрямь любит английский. Он учился в Англии, в университете, который называется Кембридж. Анна видела фотографии реки, больших, склонённых над водой деревьев и юношей, смеющихся в камеру. У папы много английских книг, и он их читает просто для удовольствия. Он даже получает по почте английские журналы и день-деньской учит английскому мальчиков в школе Святого Себастьяна.

Немножко размявшись, Руди и Гретхен стали отвечать на удивление неплохо. Дело, конечно, было не в их гениальности, что бы там Руди ни утверждал. Просто он учил английский в школе уже четыре года, а Гретхен три. Близнецы занимались всего один год, поэтому делали сотни ошибок. Только мама и Анна совсем ничего не знали.

Сначала они просто говорили с друг другом по-немецки и не обращали внимания на папу. В эти дни между ними возникла такая близость, какой Анна не знала с младенческой поры. Говорят, тогда мама баюкала её и пела песни. У них были фотографии, где Анна сидит у мамы на коленях, а та улыбается дочке нежной улыбкой. Девочка любила эти фотографии, но почти не могла припомнить времени, когда бы не была для мамы сплошным разочарованием.