— Ты сам на прошлой неделе разбил чашку, Руди. Почему ты такой противный? Не смей её дразнить.

Слова "не смей" для Руди не существовало. К тому же он ужасно не любил, когда ему напоминали о его ошибках. Ему, Руди, слушаться приказов какой-то одиннадцатилетней девчонки! Нет, это ей так с рук не сойдёт.

— Подумай, какая всем нам будет помощь с английским, моя дорогая сестрёнка Фрида, — голос у него был прямо масленый.

Анну пронзила дрожь.

Он больше ничего не сказал и ещё глубже зарылся носом в книгу. Но к началу ужина Руди нашел имена остальным.

Первой была Fearful Frieda. ^[12]

Фрида презрительно вскинула голову. За ней последовал Fierce Fritz, ^[13]который только хмыкнул, когда проверил, что это слово значит. Третьей стала Glorious Gretchen. ^[14]

Гретхен расхохоталась — Руди лишь в самую последнюю минуту успел найти более-менее подходящее слово, поскольку мама сказала, что пора мыть руки и садиться за стол.

Потом сестра занялась своими собственными поисками и за завтраком обратилась к брату со следующими словами:

— Пожалуйста, налей мне ещё какао, Rude Rudi. ^[15]Даже Руди рассмеялся, и прозвища были забыты — все, кроме анниного. Она понимала, что прозвище прилипло к ней не случайно. Фриц сказал об этом вслух, когда через пару дней она полетела на пол, со всего размаху споткнувшись о табуретку.

— Как всегда, Awkward Anna, — и тут же устыдился своих слов, пытаясь объяснить папе. — Понимаешь, ей это ужасно подходит.

Скоро все только так её и называли. При этом они покачивали головами и иногда даже говорили нежным голосом, но отделаться от нового имени было уже невозможно. Руди употреблял его чаще всех, он догадывался, как ей больно. Только папа никогда её так не называл, он тоже догадывался.

С Руди справиться невозможно, Анна это усвоила, когда была ещё совсем маленькой.

У неё пропало и малейшее желание удивлять папу знанием английского. Английский теперь накрепко связан с ужасным прозвищем, которое повсюду следовало за девочкой.

Awkward. Awkward. Неуклюжая. Неуклюжая.

Она ненавидела это слово, но понимала, правда есть правда.

Помимо своей воли, с каждым днем она заучивала всё больше и больше новых слов. Неожиданно, к всеобщему изумлению, мама сдалась и начала говорить на новом языке вместе со всеми остальными. Анна больше не была её соратницей по молчанию. Теперь упорство дочери сердило маму.

— Пора уже бросить это упрямство, Анна, — заявляла она. — Я, хоть и старая, а учусь. Мы все должны делать то, что необходимо. — При этих словах у неё к глазам подступали слезы.

Анна только отворачивалась. Мама никогда не поймёт. И незачем чувствовать себя виноватой, глядя на мамины слезы. Она и без Анны плачет теперь каждый день. Она плачет каждый раз, как начинает упаковывать вещи.

— Ты не можешь взять с собой всё на свете, Клара, — папа уговаривал её отдать супницу тете Тане.

Анна считала, что очень глупо плакать из-за супницы. Супница была даже безобразней, чем она, Анна, с дурацкими маленькими ангелочками, которые держали её ручки, с кривыми ножками, чтобы ставить супницу на стол, большая и неуклюжая.

Неуклюжая — опять это противное слово!

— Мне её подарили, когда я ещё была невестой, — плакала мама, и тётя Таня плакала вместе с ней.

Папа сдался на мамины уговоры взять с собой часы, стоявшие на каминной полке и отбивавшие время каждые четверть часа. Они принадлежали ещё маминой маме. Папа знал, когда следует сдаться. На этот раз Анна была рада. Ей нравился их музыкальный звон. Часы были самым ранним воспоминанием детства — она лежит в кровати и слушает их звон.

Вот уже наступил последний день в школе.

— Ну, Анна, ты нас покидаешь, — в голосе фрау Шмидт не слышно было сожаления. — Надеюсь, ты будешь прилежно заниматься с новой учительницей.

Но когда Анна, неся свои вещи, шла по коридору, её окликнул другой голос.

— Анна, — это была фрейлейн Браун, — я надеялась, ты не исчезнешь, не попрощавшись.

Анна с удивлением посмотрела на учительницу. Фрейлейн Браун преподавала музыку, и девочка любила её уроки. Но ей и в голову не приходило, что учительница помнит её имя.

— Мне тебя будет не хватать, — ласково сказала та. — У тебя такой приятный голос, Анна, и ты, когда поёшь, всю душу в слова вкладываешь.

— Я… я… спасибо вам, — заикаясь, ответила девочка. — До свидания.

На одно мгновенье ей даже стало жалко расставаться со школой.

Наконец наступило время отъезда. Они уезжают завтра, далеко от дома, туда, где все говорят по-английски.

Анна поклялась самой себе никогда не говорить на этом языке, и не важно, что она там пообещала папе. Но как же сдержать клятву в Канаде?

Все было запаковано. Во время последнего ужина во Франкфурте им пришлось сидеть на ящиках.

— Тут теперь так одиноко, — глядя вокруг огромными от тревоги глазами, прошептала Фрида.

Папа всё время смеялся. Он как будто долгое время боялся смеяться, но теперь все страхи исчезли. Он знает, куда их везет, будущее спокойно и надежно.

— Нам не должно быть одиноко, — подбадривал он остальных. — Мы же все вместе. Мы начнем всё с начала, все Зольтены вместе. Нам просто надо набраться смелости. Какую же нам спеть песню для храбрости?

Гретхен, а не Анна, ответила первой.

— Мои мысли так вольны, — закричала она.

Анна почувствовала себя куда веселей, когда голоса разогнали тени и наполнили пустой дом радостными звуками.

Мои мысли так же вольны,

Как цветы в широком поле.

Моим мыслям — вольна воля,

Их ученый не узнает,

Их охотник не поймает,

Так свободны и вольны,

Так привольны и сильны.

Внезапно девочке изменил голос, и она замолчала. Никто, кроме неё, не заметил — мама снова плачет. По маминым щекам текли слезы. Пока все остальные радостно и бодро допевали песню, Анна всё глубже погружалась в одиночество и страх. Тут она увидела, что папа улыбается маме, и снова взглянула на неё.

Хотя у мамы на щеках ещё не высохли слезы, она уже громко пела вместе со всеми.

Глава 4

Папа не прав!

В первый день путешествия у всех, кроме Анны, началась морская болезнь. Папа с побледневшим лицом отказывался есть, но всё-таки держался на ногах и даже отправился с младшей дочкой на ужин в большую пароходную столовую. Но остальные, даже Руди, только стонали, лежа на койках.

Анна не могла понять, в чём дело. Она замечательно себя чувствовала. Лучше, чем замечательно. Превосходно! Ей нравилось сохранять равновесие, когда палуба, казалось, уходит из-под ног. На земле она всегда спотыкалась и падала, но здесь, когда корабль покачивался на волнах, тело девочки ритмично качалось вместе с ним. Ей не надо было ни за что цепляться, чтобы сохранить равновесие. Она держалась на ногах крепче всех, даже крепче, чем папа. Как ей хотелось, чтобы остальные это заметили, но все были слишком заняты своей морской болезнью.

Ей ужасно нравилось громкое урчание пароходной машины и все новые впечатления. Может, она сама превратилась в какую-то новую Анну? В огромной столовой, где она заказывала ужин, глядя в длиннющее меню, которое не могла прочесть, она сидела гордо, словно королева, и, несмотря на глупое меню, чувствовала себя обновлённой и полной сил.

— Поешь что-нибудь со мной, — уговаривала она папу.