Дама с восторгом захлопала в ладоши:

— Я думала, ты сразу догадаешься, Дульцинея. Когда у меня стали такие короткие волосы, все тюрбаны оказались мне велики. Конечно, я могла бы заказать новые, но на это ушло бы много времени, не так ли? Поэтому я подумала и решила — и это была одна из самых великолепных моих идей — покраситься. Живой тюрбан! Бетт достала мне краску в деревенской аптеке. Теперь все улажено — и как просто! Ни суеты, ни примерки. И что очень важно, живой тюрбан не сползает с головы! А теперь скажи мне: что ты делаешь с этим покрывалом?

Нижняя губа Каролины начала дрожать; она разрывалась между стремлением уехать и жалостью к друзьям. Когда она прибежала сюда из конюшни, то думала только об одном: поскорее собрать вещи и покинуть «Акры», чтобы никогда больше не встречаться с Морганом Блейкли после пережитого ею унижения. Она даже не подумала ни о Ферди, ни о тете Летиции. Хоть бы Морган Блейкли провалился в преисподнюю! Он все разрушил!

Она опустилась на колени рядом со стулом тети Легации:

— Дорогая тетя, неужели поездка в Лондон так много для вас значит?

Легация повернулась к Каролине, взяв ее за руку и покровительственно улыбнувшись:

— Ты спрашиваешь о нашем призвании? Вот чем является Лондон для нас, Дульцинея, — нашим призванием, славным и почетным. Мы должны вернуть тебя в лоно твоей семьи. И мы сделаем это, Дульцинея, потому что добрый герцог и храбрый маркиз обещали мне, что все так и будет. Мы завоюем высшее общество! — Она нагнулась и шепотом добавила: — И мы смогли бы даже поесть там чудесного Гюнтеровского мороженого. В свое время я поглотила огромное количество этой прелести, и у меня нет слов, чтобы описать его вкус.

Каролина покачала головой и фыркнула, готовая то ли расплакаться, то ли рассмеяться:

— Гюнтеровское мороженое, тетя Легация? Тебе бы хотелось снова его поесть?

— Ах, дорогая, да. Особенно земляничное. Но дело не только в этом. Ты и представить себе не можешь, как великолепен Лондон. Я помню, что рассказывала, каким будет твой первый выход в свет, но я рассказала далеко не все. Там есть Эстли и Тауэр, и все эти чудесные магазины на Бонд-стрит, и… знаешь, всего и не перечислишь, Дульцинея. Мой собственный сезон оборвался трагически быстро из-за инфернального Лоуренса — и все благодаря маленькой неприятности в Воксхолл-Гарденс. — Она взмахнула рукой. — Но мы, разумеется, не будем слишком много говорить об этом.

— Конечно, не будем. Мы никогда об этом не говорили. Ведь сразу после этого прерванного сезона Лоуренс впервые запер… впервые заточил вас в своем поместье, не так ли?

Легация вскинула подбородок и посмотрела куда-то вдаль:

— Мы жили с ним душа в душу в течение долгого времени, пока он не женился на этой рыжей толстухе, которая была вдвое его моложе. Она сказала ему, что я опасна, и тогда он запер меня в Вудвере. Да, запер! Я больше не буду валять дурака и делать вид, что находилась там в гостях — в этой ужасной лечебнице. Только теперь, в «Акрах», мой мозг удивительно прояснился. — Она снова повернулась к Каролине. На лице у нее был страх, ее руки непроизвольно теребили юбку. — Как ты думаешь, мы должны будем поехать в Воксхолл, Дульцинея? Должна сознаться, что не хочу этого, несмотря на то что там представится возможность показать мои прекрасные волосы. Там случаются жуткие вещи.

Милая тетя Легация! Если бы она знала, что от ее простодушного признания сердце Каролины разрывалось на части!

— Вы были счастливы с тех пор, как мы прибыли в «Акры», не так ли, тетя Летиция? И вы правы. Вы вели себя очень разумно с того дня, как приехали сюда, хотя я не хочу сказать, что раньше вы вели себя неразумно. — «Не считая розовых волос», — подумала про себя Каролина. — Поэтому будьте спокойны: мы и не подумаем ехать в Воксхолл, даже если это самое сказочное место на земле.

Летиция улыбнулась Каролине:

— Это совершенно изумительное место, Дульцинея. Мы с Лоуренсом добирались туда по воде и всегда занимали лучшие места в ресторанах. Потягивали сидр и ели ветчину. Лоуренс заставлял меня доедать ее до конца, потому что все это стоило страшно дорого. Мы ужинали там несколько раз, любовались фейерверком, каскадом — самым чудесным из водопадов. И тут в один прекрасный вечер…

Каролина покачала головой:

— Нет, тетя Летиция. Не нужно рассказывать мне об этом, право, не нужно. — Летиция никогда не заходила так далеко в своих рассказах за все время их знакомства в Вудвере, поэтому ее утверждение насчет прояснения мозгов было отчасти справедливо. Но Каролина не хотела, чтобы она пускалась в воспоминания, которые могли ее расстроить. Кроме того, надо было что-то делать с одеждой, завернутой в покрывало. Бетт могла вернуться каждую минуту.

— Нет, нет, Дульцинея, — запротестовала Летиция, молитвенно складывая руки и теребя кончиками пальцев свои тонкие губы. — Я думаю, теперь самое время рассказать тебе обо всем. Ты стоишь на пороге своего первого выхода в свет, и я просто умру, если ты попадешь в беду только из-за того, что я не исполнила своего долга и не проинформировала тебя обо всех подводных камнях, подстерегающих в Лондоне юных невинных девушек.

— Вряд ли меня можно назвать такой уж невинной, — пробормотала Каролина, и ее щеки запылали. Неужели она действительно позволила себе такие вольности? Мало того, она помогала Моргану, поощряла его. Как могло случиться, что она, Каролина Манди, разлеглась на одеяле, раздвинув ноги, выставив напоказ голые груди, как дешевая проститутка?

Боже милостивый, руки Моргана были повсюду, и она еще находила в этом удовольствие, прижималась к нему, чуть ли не умоляя его использовать ее так, как ему захочется. Она выставила наружу самые потаенные части своего тела, чтобы он мог их изучать, дразнить и ласкать своими бесстыдными пальцами.

Она вспомнила, как запрокинула голову назад, дыша неестественно часто и всеми фибрами своего существа испытывая голод, который нельзя было сравнить ни с чем из того, что она чувствовала раньше. И когда она прижимала его к себе, какое-то незнакомое томление склоняло ее к дальнейшим безрассудствам. Не имело значения, куда все это могло ее завести. И тогда случилось самое худшее — и самое лучшее: этот дикий всплеск, эти невероятные конвульсии, которые вознесли ее куда-то, но которых она не могла вынести и сдвинула ноги, чтобы остановить его пальцы, прекратить эти непроизвольные судороги, пока он не заставил ее умереть от наслаждения.

«Я люблю вас, Морган».

Дура! Дура! Неужели она так ничему и не научится?

Он не любил ее. То, что он сделал, не имело ничего общего с любовью, с нежностью. Он назвал это частью ее образования и отвернулся, сжав голову ладонями и прерывисто дыша. Словно все это вызвало у него тошноту. Часть ее образования — ни больше, ни меньше. Демонстрация того, чего она не должна допускать во взаимоотношениях с мужчинами.

Но это было еще не самое худшее. Каролина как-то сказала ему, что никогда и никому не позволит совершить с ней грязное дело, и он сделал все это, чтобы доказать ей, насколько она беспомощна. Морган сделал это, чтобы показать ей, что любовь мужчин и женщин из общества — это нечто иное, нежели то, чем занимались обитатели Вудвера, нечто лучшее и поэтому более опасное.

Он был прав: его способ заниматься с ней любовью был более опасным, чем тот, к которому прибегал Боксер, который просто опрокинул бы ее, как ту бедную, растерянную девушку в Вудвере. Уж лучше быть изнасилованной подонком. Морган был неправ, когда сказал ей, что цивилизованные люди возвысили занятия любовью.

В жизни она не чувствовала себя более запачканной.

— … И поэтому Лоуренс разрешил ему пройтись со мной по Большой Аллее, а сам остался поболтать с друзьями.

Каролина потрясла головой, пытаясь забыть о том, как выглядел Морган, когда она позволила ему помочь ей слезть с лошади на конюшне, как он отвернулся с выражением муки на лице, словно урок вызвал у него брезгливость и отвращение. Тетя Летиция не переставала говорить, а она не слышала.