Иногда пациента и не нужно подбадривать, поскольку он и так чувствует себя свободнее и живее. Иногда он склонен преуменьшать важность пройденных шагов. Тенденцию отнестись к ним небрежно нужно анализировать, потому что она может указывать на страх, касающийся появления подлинного я. Вдобавок аналитик спросит пациента, что дало ему в данный момент возможность быть более непосредственным, принять решение или сделать что-то для себя. Такой вопрос может помочь понять, какие факторы отвечают за то, что пациенту хватило смелости быть самим собой.
Пациент понемногу обретает твердую почву под ногами, а значит и способность вступить в борьбу со своими конфликтами. Это не значит, что конфликты только теперь стали видны. Аналитик видел их давно, и даже пациент чувствовал их признаки. То же самое верно для любой другой невротической проблемы: процесс ее осознания – это пошаговый, постепенный процесс, а работа над ней идет в продолжении всего анализа. Но без уменьшения самоотчуждения у пациента нет возможности почувствовать эти конфликты своими – и сразиться с ними. Как мы видели, многие факторы вносят вклад в то, что осознание конфликтов становится разрушительным переживанием. И самоотчуждение среди них играет выдающуюся роль. Простейший путь понять эту связь – представить себе конфликт в рамках межличностных отношений. Положим, что человек теснейшим образом связан с двумя другими людьми (отцом и матерью или двумя женщинами), которые тянут его в разные стороны. Чем меньше он знает о своих чувствах и убеждениях, тем больше он будет метаться туда-сюда и разрываться на части. И напротив, чем тверже он укоренен в самом себе, тем меньше он будет мучиться от этих рывков и толчков.
Пациенты начинают осознавать свои конфликты очень по-разному. Они могли отдавать себе отчет, или только теперь начали это делать, о двойственности своих чувств в определенных ситуациях (например, это амбивалентные чувства к родителям, к супругу), о противоречащих друг другу установках по отношению к сексуальности или направлениям в научно-философском мышлении. Например, пациент может знать, что ненавидит мать и предан ей. Выглядит это так, будто он осознает конфликт, хотя бы по отношению к конкретному человеку. Но на самом деле он видит это так: с одной стороны, ему жалко мать – она мученица, а потому несчастна; с другой стороны, он в ярости от ее удушающих требований исключительной преданности. И обе реакции могут быть вполне понятными для человека его склада. Далее, то, что он принимает за любовь или сочувствие, становится яснее. Ему Надо быть идеальным сыном, он Должен принести ей счастье и удовлетворение. Поскольку это невозможно, он чувствует себя «виноватым» и удваивает внимание. Это Надо не ограничивается (как далее оказывается) единственной ситуацией; в жизни просто нет таких ситуаций, где бы ему не было Надо быть абсолютным совершенством. Тогда всплывает следующая составляющая конфликта. Он еще и достаточно замкнутый человек, со скрытым требованием, чтобы его не беспокоили и ничего от него не ждали, и он ненавидит тех, кто это делает. Прогресс здесь в том, что приписывая сперва свои противоречивые чувства внешней ситуации (характеру матери), он пришел к осознанию своего собственного конфликта в отношении к конкретному человеку и наконец – к пониманию главного своего конфликта, который заключен в нем самом, а потому разыгрывается во всех сферах его жизни.
Другие пациенты могут сперва лишь вспышками видеть противоречия в своей главной жизненной философии. Смиренный тип, например, может неожиданно понять, что в нем довольно много презрения к людям, или что он бунтует против необходимости быть с ними «вежливым». Или же у него может быть беглое осознание того, что он требует себе необыкновенных привилегий. Хотя сперва это не поражает его, даже как противоречие, не говоря уже о конфликте; он постепенно понимает, что это действительно противоречит его чрезвычайной скромности и любви ко всем на свете. Затем у него появляются преходящие переживания конфликта, такие, как слепая ярость на себя за то, что он «позволяет себя доить», когда в ответ на его компульсивную готовность помочь «любовь» не приходит. Он совершенно оглушен этим переживанием – и оно уходит в глубину. Затем могут появиться очертания его табу на гордость и выгоду, такие жесткие и иррациональные, что это начинает его удивлять. Когда подтачивается его гордость своей добротой и святостью, он может начать осознавать, что завидует другим; начинает видеть свою расчетливую жадность при получении и скупость при отдаче. Продолжающийся в нем процесс можно описать отчасти как расширяющееся знакомство со своими противоречивыми склонностями. И каким образом пойдет это знакомство, таким образом и ослабеет постепенно шок от увиденного. Динамически более важно, что став сильнее за время анализа, он способен уже понемногу смотреть в лицо своим противоречиям, – и, следовательно, работать над ними.
А некоторые пациенты так смутно видят и форму и значение своих конфликтов, что сперва непонятно, о чем же идет речь. Они могут говорить о конфликте между разумом и чувствами или между любовью и работой. В такой форме конфликт недоступен для работы над ним, поскольку ни разум с чувствами, ни работа с любовью не являются вещами несовместимыми. Аналитик пока еще не может подойти к конфликту прямо. Он только отмечает себе, что в этой области должен быть конфликт. Помня об этом, он пытается постепенно понять его содержание у данного пациента. Нередко пациенты сперва не считают свой конфликт личностным, а приписывают его внешним обстоятельствам. Например, женщины могут подводить под конфликт между любовью и работой культуральную основу. Они укажут, что женщине на самом деле трудно сочетать карьеру с ролью жены и матери. Постепенно до них доходит, что у них есть внутренний конфликт в этой области, и он важнее реальных внешних препятствий. Короче говоря, в своей любовной жизни они могут быть склонны к болезненной зависимости, тогда как в их работе видны все родимые пятна невротического честолюбия и потребности в торжестве. Эти последние тенденции обычно подавлены, но достаточно живы, чтобы допускать какую-то продуктивность – или, по крайней мере, успех. С точки зрения теории, они пытаются вложить все смирение в любовь, а все захватнические тенденции – в работу. На самом деле, провести четкую грань невозможно. И в ходе анализа становится ясно, что влечение к власти действует также и в их любовных отношениях, а склонность пренебрегать собой – в их карьере, в результате чего они все больше несчастны.
Пациенты могут также откровенно предъявлять то, что аналитику видится кричащими противоречиями в их жизненном пути и системе ценностей. Сперва они просто медовые, сама легкость, уступчивость, даже что-то жалкое может проглядывать в них. Затем на передний план выходит влечение к власти и престижу и может проявиться, например, в том, что они бьются за высокое положение в обществе, за победы над женщинами, с отчетливым оттенком садизма и хамства. Один раз они высказывают убеждение, что не вынесли бы недоброжелательства, а другой раз (не беспокоясь о противоречии) взрываются от дикой мстительной ярости. Или же, с одной стороны им хочется через анализ получить способность мстить, не дрогнув душой, а с другой стороны – святую отрешенность отшельника. И они просто не понимают, что эти качества, влечения или убеждения находятся в конфликте. Вместо этого они гордятся, что способны к такому размаху чувств или убеждений, к какому неспособны те, кто «топчется на узкой тропе добродетели». Внутренняя раздробленность доходит до крайностей. Но аналитик не может взяться за нее непосредственно, потому что пациенту требуется ее сохранить, пусть даже ценой невероятного притупления чувства справедливости и ориентации в системе ценностей, отбрасывания свидетельств реальности, увиливания от любой ответственности. Здесь тоже смысл и сила влечений к захвату и смирению постепенно будет обрисовываться все более четко. Но от одного этого не будет никакой пользы, пока не будет проделана большая работа над уклончивостью пациента и его бессознательной нечестностью. Обычно это включает работу над его чрезвычайно широким и упорным вынесением вовне, над тем, что свои Надо он выполняет лишь в воображении, над его изобретательностью в том, чтобы находить себе неубедительные извинения и верить в них, чтобы защититься от самообвинений. («Я так старался, я болен, у меня столько неприятностей, я не знал, я ничего не мог, ведь уже есть улучшения» и т.п.) Все эти меры позволяют ему сохранить подобие внутреннего мира и спокойствия, но и ослабляют его нравственное чутье и, следовательно, способность почувствовать ненависть к себе и свои конфликты. Эти проблемы требуют продолжительной работы, но тем самым пациенты могут постепенно достигнуть достаточной внутренней цельности, чтобы осмелиться пережить свои конфликты и вступить с ним в схватку.
