Требования часто опираются на нормы культуры «Я же женщина», «я же мужчина», «я же твоя мать» – «я же ваш начальник». Поскольку ни одна из этих причин, служащих оправданиями или благовидными предлогами, на самом деле не оправдывает выставленные требования, важность этих причин не может не раздуваться. Например, в этой стране нет жесткой культурной установки: мытье посуды унижает мужское достоинство. Так что если у кого-то есть требование быть избавленным от такой работы, ему приходится всех заставлять помнить о величии мужчины или кормильца.
Опору на превосходство мы найдем всегда. Общий знаменатель здесь таков: поскольку я такой выдающийся, я имею право... В такой резкой форме она в основном бессознательна. Но человек может подчеркивать особую ценность своего времени, работы, планов и правоты во всем.
Те, кто верит, что «любовь» дает ответ на все вопросы и право на что угодно, должны преувеличивать силу или ценность любви, и не на словах, а действительно чувствуя больше любви, чем есть на самом деле. Необходимость преувеличивать часто вносит свою долю в установление порочного круга. Это особенно верно для требований, опирающихся на беспомощность и страдание. Многие люди, например, чувствуют себя слишком неуверенными, чтобы наводить справки по телефону. Если требование таково, чтобы кто-то другой сделал это для них, те, о ком идет речь, ощущают свои запреты сильнее, чем они есть на самом деле, чтобы придать им законную силу. Если женщина слишком погружена в депрессию или беспомощна в ведении домашнего хозяйства, она заставит себя чувствовать еще большую депрессию или большую беспомощность, чем существующая, будет, фактически, страдать больше.
Однако не следует приходить к поспешному заключению, что было бы хорошо, если бы окружающие не соглашались на требования невротика. И согласие, и отказ могут ухудшить его состояние. То есть, требования могут стать более настойчивыми в обоих случаях. Отказ помогает только в том случае, если невротик уже начал или начинает брать на себя ответственность за себя самого.
Возможно, самая интересная для нас опора требований – это опора на «справедливость». Я же верю в Бога; я же всю жизнь работал; я всегда был настоящим гражданином – со мной не должно случиться ничего плохого и все должно быть по-моему, и это будет только справедливо. Из доброты и благочестия обязаны воспоследовать земные блага. Свидетельства противоположного (того, что добродетель не обязательно вознаграждается) отвергаются. Если эта тенденция присутствует у пациента, он обычно указывает, что его чувство справедливости простирается и на всех других, что он точно так же негодует, когда с ними поступают несправедливо. До некоторой степени это верно, но означает лишь то, что его собственная потребность опереть свои требования на справедливость разрослась в «философию».
Более того, опора на справедливость имеет оборотную сторону, а именно ту, что ответственность за любую неприятность, с кем-либо приключившуюся, возлагается на самого пострадавшего. Прилагает ли искатель справедливости это к себе, зависит от степени его сознания своей правоты. Если оно жесткое, он будет (по крайней мере, сознательно) переживать каждую свою неприятность как несправедливость. Но по отношению к другим он будет гораздо легче применять «изнанку» закона о справедливости: наверное, этот безработный «на самом деле» не хочет работать; наверное, евреи сами виноваты в том, что их преследуют.
В личных вопросах такие люди считают себя вправе получать столько же, сколько было дано ими. В этом не было бы ничего дурного, если бы от их внимания не ускользали два обстоятельства. То, что дают они, приобретает в их уме преувеличенные размеры (например, в счет идет уже одно доброе намерение), а вот осложнения, которые они внесли в жизнь другого, в счет не идут. Кроме того, на весы часто кладутся совершенно несоизмеримые вещи. Например, анализируемый со своей стороны выставляет намерение сотрудничать, желание избавиться от мешающих ему симптомов, регулярное посещение и оплату. Со стороны аналитика лежит его обязательство вылечить пациента. К сожалению, весы не приходят в равновесие. Пациенту может стать лучше, только если он хочет и может работать над собой и изменяться. Поэтому, если добрым намерениям пациента не сопутствуют немалые усилия в нужном направлении, то ничего особенного не произойдет. У пациента по-прежнему будут возникать осложнения, и он с возрастающим раздражением будет чувствовать себя обманутым; он предъявит за это счет в форме упреков или жалоб, считая справедливым свое растущее недоверие к аналитику.
Подчеркивание идеи справедливости может быть (хотя и не обязательно) камуфляжем для мстительности. Когда требования выставляются в основном на почве «суда» с жизнью, то при этом обычно подчеркиваются свои заслуги. Чем мстительнее требования, тем больше подчеркивается понесенный урон. И здесь тоже возникает необходимость преувеличивать этот урон, раздувать это чувство, пока оно не примет такие размеры, что «потерпевший» сочтет себя вправе требовать любой жертвы или любого наказания виновных.
Поскольку требования являются решающими для проявлений невроза, о них важно заявить. Это касается только требований к другим людям, потому что (излишне говорить об этом) жизнь и судьба смеются над любыми «исковыми заявлениями». Мы еще не раз вернемся к данному вопросу. Здесь же достаточно сказать, что способы, которыми невротик пытается заставить других согласиться с его требованиями, самым тесным образом связаны с основой этих требований. Короче говоря, он может пытаться поразить других своей необычайной важностью; он может угождать, очаровывать, обещать; он может навязывать другим обязательства и пытаться нажиться, взывая к их чувству справедливости или вины; он может, подчеркивая свои страдания, взывать к состраданию и жалости; он может, подчеркивая свою любовь к другим, взывать к их тоске по любви или к их тщеславию; он может стращать своей раздражительностью или угрюмостью. Мстительный человек, который может разрушить других ненасытными требованиями, пытается хорошо рассчитанными обвинениями усилить их уступчивость.
Приняв во внимание всю ту энергию, которая вкладывается в предъявление и оправдание требований, мы вынуждены предположить мощную реакцию на их фрустрацию. В этой реакции присутствует подспудный страх, но преобладает гнев и даже ярость. Гнев этот особого рода. Поскольку требования субъективно ощущаются честными и справедливыми, то их фрустрация воспринимается как нечестность и несправедливость. Поэтому следующий за ней гнев носит характер праведного негодования. Иными словами, человек чувствует не просто гнев, но право гневаться – которое энергично защищается при анализе.
Прежде чем углубляться в разные выражения этого негодования, я хочу кратко изложить теорию вопроса – в особенности теорию, предложенную Джоном Доллардом и другими. Ее суть в том, что мы реагируем враждебностью на любую фрустрацию; что враждебность по своей сути является реакцией на фрустрацию.* На самом деле, очень несложные наблюдения показывают, что эта связь не обоснована. Напротив, поразительно, какой силы фрустрацию может перенести человек без враждебности. Враждебность возникает, только если фрустрация несправедлива или ощущается как несправедливая, на базе невротических требований. Тогда у нее есть специфическая черта: человек негодует, чувствует себя оскорбленным. Неудача, неприятность преувеличиваются, порой до смешного. Обидчик неожиданно становится подлым, противным, жестоким, низким, то есть, обида решающим образом влияет на суждение обиженного о другом. Перед нами – один из источников невротической подозрительности. Это, кроме того, причина, и очень важная, по которой столь многие невротизированные люди так нетверды в своих оценках других людей и с такой легкостью бросаются от положительного дружеского отношения к полному осуждению.
* Постулат выдвинут на основе теории инстинктов Фрейда, и из него следует, что любая враждебность является реакцией на фрустрацию инстинктивных побуждений или их производных. Для аналитиков, принимающих теорию Фрейда о инстинкте смерти, враждебность, кроме того, получает энергию из инстинктивной потребности в разрушении.
