Хуже того, самообвинения могут быть сосредоточены на внешних неблагоприятных условиях, неподконтрольных данной личности. Это наиболее очевидно у психотиков, которые могут обвинять себя, например, в убийстве, о котором они прочли, или в наводнении на Среднем Западе за шестьсот миль от них. На взгляд абсурдные, самообвинения часто являются характерным симптомом депрессивного состояния. Но самообвинения при неврозе, хотя и менее гротескные, могут быть столь же нереальными. Возьмем для примера одну неглупую мать, чей ребенок упал с соседской веранды, играя там с другими детьми. Ребенок ушибся головой, но это не имело последствий. Мать жестоко обвиняла себя за беззаботность многие годы. Это полностью ее вина. Если бы она была рядом, ребенок не полез бы на перила и не упал бы. Эта мать готова была подписаться под тем, что гиперопека над детьми нежелательна. Она, конечно, знала, что даже гиперопекающая мать не может быть рядом все время. Но приговор оставался в силе.
Сходным образом, молодой актер горько упрекал себя за временные неудачи в своей карьере. Он полностью отдавал себе отчет, что перед ним неподконтрольные ему препятствия. Обсуждая ситуацию с друзьями, он указывал на эти неприятные обстоятельства, но как бы защищаясь, словно для того, чтобы смягчить свое чувство вины и отстоять свою невиновность. Если друзья спрашивали его, что же именно он мог бы сделать иначе, он не мог сказать ничего конкретного. Никакие тщательные выяснения, уговоры, подбадривания не помогали против самоупреков.
Этот вид самообвинений может возбудить наше любопытство, потому что гораздо чаще мы сталкиваемся с противоположным. Обычно невротик жадно хватается за любые трудности или неприятности, чтобы оправдаться: он сделал все возможное, просто лез вон из кожи. Но другие (или ситуация, или внезапное несчастье) все испортили. Хотя эти две установки выглядят совершенно противоположными, в них, что достаточно странно, больше сходства, чем различий. В обоих случаях внимание отвлекается от субъективных факторов и переключается на внешние. Им приписывается решающая роль для счастья или успеха. Функция обеих установок – оградиться от нападок самоосуждения за то, что не являешься своим идеальным я. В упомянутых примерах действуют и другие невротические факторы, связанные со стремлением быть идеальной матерью или сделать блестящую актерскую карьеру. Женщина в то время была слишком поглощена своими собственными проблемами, чтобы быть последовательно хорошей матерью; актеру было трудно устанавливать необходимые контакты и соревноваться за получение работы. Оба до некоторой степени сознавали свои трудности, но упоминали их вскользь, забывали о них или слегка их приукрашивали. В счастливчике, которому все удается, это не поразило бы нас, как нечто ему несвойственное. Но в наших двух случаях (типичных в этом отношении) есть просто ошеломляющее расхождение между снисходительным отношением к своим недостаткам с одной стороны, и беспощадными, безрассудными самообвинениями за неподконтрольные внешние события с другой стороны. Такие расхождения могут легко ускользнуть от нашего внимания, пока мы не понимаем их значения. А они дают важный ключ к пониманию динамики самоосуждения. Они указывают на такие ужасные личные недостатки, что личность вынуждена прибегнуть к мерам самозащиты. Таких мер две: «беречь» себя и перекладывать ответственность на обстоятельства. Остается вопрос: почему эта самозащита не помогает избавиться от самообвинений, по крайней мере, на сознательном уровне? Ответ прост: невротик не считает эти внешние факторы неподконтрольными. Или, точнее, они не должны быть неподконтрольными. Следовательно, все, что идет не так, бросает на него тень и разоблачает его позорные ограничения.
Самообвинения, о которых говорилось до сих пор, были направлены на что-то конкретное (на существующие внутренние затруднения, на мотивации, на внешнюю ситуацию), но есть и другие – смутные и неуловимые. Человек может мучиться от чувства вины, оставаясь неспособным связать ее с чем-то определенным. В своем отчаянном поиске причины он может, наконец, дойти до идеи, что это, видимо, вина за что-то, совершенное в предыдущем воплощении. Но иногда появляются более конкретные самообвинения, и он начинает верить, что теперь узнал, почему он себя ненавидит. Давайте предположим что он решил: «я не интересуюсь другими людьми и мало что для них делаю». Он очень старается изменить свою установку и надеется, что тем самым избавится от ненависти к себе. Но если даже он реально обратился к себе, такие усилия, хотя и делают ему честь, не избавят его от врага, потому что он поставил телегу впереди лошади. Он ненавидит себя не потому, что его упреки к себе отчасти верны, напротив, он обвиняет себя потому, что ненавидит себя. Из одного самообвинения следует другое. Он не отомстил – значит он размазня. Он отомстил – значит он скотина. Он кому-то помог – значит он простофиля. Он не помог – значит он эгоистичная свинья и т.д. и т.п.
Если он выносит самообвинения вовне, то уверен, что все окружающие приписывают всем его поступкам нехорошие мотивы. Это чувство, как мы уже упоминали, может быть настолько реальным для него, что он негодует на окружающих за несправедливость. Для защиты он может носить жесткую маску, чтобы никто никогда не догадался о том, что делается внутри него, по его лицу, голосу или жестам. Он может даже и не знать о своем вынесении самообвинений вовне. Тогда на сознательном уровне для него все окружающие очень милы. И только в процессе анализа до него доходит, что он постоянно чувствует себя под подозрением. Подобно Дамоклу, он живет в постоянном страхе, что в любой момент на него может упасть меч каких-то ужасных обвинений.
Я не думаю, что хоть какая-то книжка по психиатрии может дать более глубокое представление об этих неуловимых самообвинениях, чем «Процесс» Франца Кафки. В точности как К., невротик тратит лучшие силы, тщетно пытаясь защититься от неведомых и неправедных судий, впадая во все большую и большую безнадежность. В романе обвинения тоже основаны на реальной неудаче К. Как блестяще показал Эрих Фромм в своем анализе «Процесса»,* этой основой служит скука жизни К., его пассивное перемещение вместе с течением, отсутствие самостоятельности и роста – все то, что Фромм называет «пустой, однообразной жизнью, бесплодной, лишенной любви и плодотворного начала». Любой человек, живущий так, обречен чувствовать себя виновным, как показывает Фромм, и по веской причине: это его вина. К. всегда выискивает кого-то, кто разрешил бы его проблемы, вместо того чтобы обратиться к себе, к своим собственным силам. В этом анализе есть глубокая мудрость, и я вполне согласна с применяемой в нем концепцией. Но я думаю, он не завершен. В нем не рассмотрена тщетность самообвинений, их всего лишь обличающий характер. Другими словами, он не касается того, что самая установка К. по отношению к своей виновности в свою очередь неконструктивна, а она именно такова, потому что он выстраивает ее в духе ненависти к себе. Это тоже происходит бессознательно: он не чувствует, что это он сам беспощадно себя обвиняет. Весь процесс вынесен вовне.
* Эрих Фромм. «Человек для себя». 1947.
И наконец, человек может обвинять себя за действия или установки, которые при внимательном рассмотрении кажутся безвредными, законными и даже желательными. Он может заклеймить разумную заботу о себе как баловство; наслаждение едой как обжорство; внимание к собственным желаниям вместо слепых уступок другим как бесчувственный эгоизм; посещения аналитика, в которых он нуждается и может себе позволить, как мотовство; отстаивание своего мнения как нахальство. И здесь тоже стоит спросить, какое внутреннее предписание и какая гордость затронуты данным занятием. Только тот, кто гордится своим аскетизмом, обвинит себя в «обжорстве»; только тот, кто гордится смирением, заклеймит уверенность в себе как эгоизм. Но самое важное в этом виде самообвинений то, что они часто относятся к борьбе против проявлений подлинного я. В основном они появляются (или, точнее, выходят на передний план) в завершающих стадиях анализа и представляют собой попытку дискредитировать и подорвать движение к здоровому росту.
