* Подобнее о природе отъединенности см. К.Хорни. «Наши внутренние конфликты».
Секс может играть для него различную роль. Иногда это единственный мостик к другим. Тогда у него может быть множество временных связей, от которых он отказывается, раньше или позже. Они не должны, так сказать, перерождаться в любовь. Он может полностью осознавать свою потребность не связывать себя ни с кем. Или же в качестве причины прекращения отношений он может выставлять удовлетворенное любопытство. Он скажет, что любопытство повлекло его к той или другой женщине, а теперь он получил новые впечатления, и она его больше не интересует. В таких случаях он относится к женщинам, как к новому ландшафту или новому кругу людей. Теперь он их знает, и они ему больше не интересны, так что он поищет что-нибудь еще. Это больше, чем просто рационализация его отъединенности. Свою наблюдательскую позицию он проводит более сознательно и более последовательно, чем другие, что иногда создает ошибочное впечатление вкуса к жизни.
В некоторых случаях он вообще исключает секс из жизни – удушив все желания в этом отношении. Тогда у него может не быть даже эротических фантазий, или, если они все-таки остаются, эти обрывки фантазий – вот и все, что составляет его половую жизнь. Его реальный контакт с другими остается тогда на уровне отдаленного дружеского интереса.
Когда у него все-таки складываются продолжительные отношения, он и в них должен сохранять дистанцию. В этом отношении он – полная противоположность смиренному типу, с его потребностью слиться с партнером. Сохранять дистанцию он может разными путями. Он может исключить секс, как слишком интимную вещь для постоянных отношений, и удовлетворять свои половые потребности с чужими людьми. И наоборот, он может ограничить отношения половыми контактами, не деля другие переживания с партнером.* В браке он может быть внимателен к партнеру, но никогда не говорить с ним о себе. Он может настаивать на том, чтобы добрая часть времени принадлежала ему одному, или на том, чтобы путешествовать одному. Он может ограничить отношения выходными днями или совместными поездками.
* Фрейд отмечал это явление, он считал его особенностью мужской сексуальности и пытался объяснить на основе двойственной установки мужчины по отношению к своей матери. З.Фрейд. «Об унижении любовной жизни».
Я хочу сделать здесь одно замечание, значение которого станет ясно позднее. Боязнь эмоциональной вовлеченности – это не то же самое, что отсутствие положительных чувств. Напротив, ему не нужно было бы так строго стоять на страже своего покоя, если бы у него был общий запрет на нежные чувства. У него могут быть глубокие чувства, но они должны оставаться его внутренней святыней. Это его личное и больше ничье дело. В этом отношении он отличается от высокомерно-мстительного типа, который тоже замкнут, но бессознательно отучил себя от положительных чувств. Он отличается от него и тем, что не хочет сближения с другими через трения или столкновения, тогда как высокомерный тип скор на гнев, и битва – его родная стихия.
Другая характеристика «отставного» человека – его сверхчувствительность к влиянию, давлению, принуждению или узам любого рода. Это имеет прямое отношение к его отъединенности. Даже до начала каких-то личных отношений или коллективной деятельности у него может возникнуть страх перед продолжительной связью. И вопрос о том, как он сможет от нее освободиться, встает перед ним, когда ее еще и нет. Перед женитьбой этот страх может дойти до паники.
Что именно он почувствует принуждением и возмутится, может быть самым различным. Это может быть любое соглашение: договор о найме в аренду жилья, долгосрочный контракт. Это может быть физическое давление, даже от воротничка, пояса, туфель. Может быть, кто-то загораживает ему вид. Он может возмутиться, что другие от него чего-то ждут, или возможно, что ждут – Рождественских подарков, писем, оплаты счетов в определенное время. Это может распространяться на общественные институты, уличное движение, условные соглашения, распоряжения правительства. Он не борется против всего этого – он не боец; но внутри себя он бунтует и может сознательно или бессознательно фрустрировать других в своей пассивной манере – не отвечая или забывая.
Его чувствительность к принуждению связана с его инертностью и ограничением желаний. Так как ему с места сдвинуться неохота, он может счесть любое ожидание, что он что-то сделает, принуждением, даже если это явно в его интересах. Связь с ограничением желаний более сложная. Он боится, и не без причины, что кто угодно, с более сильными, чем у него, желаниями, может легко навязать ему что угодно и толкнуть его на что угодно, одной своей большей решимостью. Но здесь действует и вынесение вовне. Не чувствуя собственных желаний или предпочтений, он легко сочтет, что уступает желаниям другого человека, когда, на самом деле, следует за собственными. Возьмем иллюстрацию из обычной жизни: молодого человека пригласили на вечер в тот день, когда он должен был встретиться со своей девушкой. Однако в то время он не так видел ситуацию. Он отправился к девушке, считая, что «уступает» ее желанию, и возмущаясь «принуждением» с ее стороны. Очень умный пациент охарактеризовал весь процесс так: «Природа не терпит пустоты. Когда молчат твои желания, врываются желания других». Мы можем добавить: желания существующие, предполагаемые или перенесенные на них.
Чувствительность к принуждению представляет реальную трудность при анализе, тем большую, чем больше в пациенте не просто негативного отношения, а негативизма. Он может таить нескончаемые подозрения, что аналитик хочет на него повлиять и переделать его по заранее заготовленному образцу. Эти подозрения тем меньше доступны для анализа, чем больше инертность пациента не дает ему проверить любое предположение аналитика, о чем тот его все время просит. На почве того, что аналитик оказывает на него недолжное влияние, он может отвергать любой вопрос, утверждение или интерпретацию, которые явно или неявно атакуют какую-то его невротическую позицию. Прогресс в этом отношении тем труднее, что он не будет долгое время высказывать никаких подозрений, поскольку не любит трений. Он может просто считать, что все это личные предрассудки аналитика или его хобби. Так что не надо беспокоиться об этом, и можно все это пренебрежительно отбросить в сторону. Аналитик, например, может предположить, что стоит исследовать отношения пациента с людьми. Пациент немедленно настораживается, тайно думая, что аналитик хочет пробудить в нем стадные инстинкты.
И последнее, что сопутствует «уходу в отставку», – это отвращение к переменам, ко всему новому. Оно тоже может быть очень разным по форме и силе. Чем сильнее инертность, тем сильнее ужас перед риском перемен и необходимыми усилиями. Он лучше смирится со status quo (будь это работа, жилье, начальник или супруг), чем будет что-то менять. Не приходит ему в голову и то, что он мог бы своими силами улучшить ситуацию. Можно переставить мебель, больше времени отдыхать, больше помогать жене. Предложения такого сорта он встречает с вежливым равнодушием. Помимо инертности за эту установку отвечают еще два фактора. Поскольку он не ждет многого от любой ситуации, его побуждение изменить ее в любом случае невысоко. И он склонен относиться к любому положению вещей как к неизменяемому. Это просто такой человек, конституция у него такая. Жизнь такая – это судьба. Хотя он не жалуется на ситуацию, которая была бы невыносима для большинства, его смирение с положением вещей часто похоже на мученичество смиренного типа. Но это чисто внешнее сходство: источники смирения совершенно различные.
Приведенные мной примеры отвращения к переменам до сих пор касались внешних предметов. Однако я не считаю это основной характеристикой «отставки». Нежелание менять что-либо в окружении в некоторых случаях очень заметно, но в других создается противоположное впечатление – неугомонного, не находящего себе покоя человека. Но во всех случаях есть выраженное отвращение к внутренним изменениям. Некоторым образом это свойственно всем неврозам,* но это отвращение обычно относится к тому, чтобы взяться за изменение специфических факторов, относящихся, в основном, к принятому главному решению. Это столь же верно и для типа, который мы рассматриваем, но, в силу статичной концепции я, укорененной в природе решения «уйти в отставку», его отталкивает сама идея перемен. Самая суть этого решения – удалиться от активной жизни, активных желаний, стремлений, планов, усилий и действий. Его восприятие других, как все тех же, неизменных, – отражение ею взгляда на себя самого, неважно, сколько бы он ни говорил об эволюции. или даже интеллектуально принимал ее идею. Анализ, по его убеждению, должен быть однократным разоблачением, которое, случившись, изменит вещи к лучшему раз и навсегда. Вначале ему чуждо представление о том, что это процесс, в ходе которого к проблеме подходят с разных сторон, видят все новые связи, открывают все новые ее значения, пока не доходят до ее корней и что-то меняется изнутри.
