В общем, когда он наконец заткнулся, раздались аплодисменты. Ниночка радостно выдохнула, призвала к моей совести. Мне вынесли устное порицание, наш комсомольский вожак взял меня под личную опеку и ответственность (девки стопудово рвали волоса, мечтая очутиться на моем месте, поближе к комиссарскому телу), и собрание закончилось. Я вышел в коридор, желая лишь одного - проораться и покурить. Сперва покурить. Вслед за мной выскочил этот дурак. У него был такой вид, будто он спас меня от расстрела, буквально силой комсомольского слова. Блядь, он в это и вправду верил! Я вспомнил, что в сумке болтается пачка, оставленная Вианычем “на крайний случай”, - и рванулся в парадняк, из дверей хлынули умиленные девки и на руках унесли куда-то креольчика, лобызая белые крылья.

3т.

День и так был говно, а к вечеру стал еще хуже. После собрания я кое-как отбился от девок, которые желали меня поцеловать во все места и понести сумку, забрался в папину «Волгу» - ее уже успело обрызгать дождем и облепить желтыми листьями - и скрючился на заднем сиденье. Там, в принципе, ничего, удобно, можно даже спать или подружку тискать. Как-то у меня в новой школе не складывается. Если бы дома – позвонил бы сейчас Димке или Сереге, сходили бы в бассейн, потом потрепались, в шахматы поиграли. А тут – никого из своих, о зиме даже подумать страшно. Если мы тут застрянем на год, я застрелюсь, честное слово.

Пока я ковырялся с ключами (подъезды в их долбаном городе обшарпанные, старые, даже ковра на лестнице нет) – то понял, что папа уже дома. Он всегда на все замки запирает, наверное, боится, что его шпионы украдут. Ну не важно.

Я тихо просочился в прихожую и стал снимать куртку, потом слышу – он в кухне поет. «По долинам и по взгорьям». Пиздец. Значит, на работе неприятности или с мамой опять по телефону разговаривали. Пел-пел, а потом стало тихо.

- Ти-мур.

Ну все.

Я оцепенел и поплелся нога за ногу на кухню. Когда он так вот говорит, по слогам, – то уже даже не пиздец.

- Привет, - я улыбнулся, но папа не девочки, на него это не действует.

- Коньяк мой таскаешь, с-скотина?

Тут надо было начать извиняться и забалтывать, чай ему делать, но я почему-то встал, как этот малахольный Гонтарев, даже руки за спину заложил. И замолчал наглухо.

Только за меня некому было вписаться.

В общем, неудачный вышел день.

Ладно, перетерпеть все можно. Подумаешь. В конце концов он меня отволок в комнату и дверь захлопнул. Я полежал на койке, потом сел, потрогал ребро. Папа по лицу никогда не бьет, потому что увидят. Придушить зато может, если много выпил.

Если честно, я разрыдался. Сидел, как последняя девчонка, размазывал по роже слезы - у-у-у, Аниткин выродок, я сделаю из тебя мужика! – потом вроде надо было раздеться, я повозился, ничего не достиг и так и остался лежать в штанах и растерзанной рубашке. Пуговицы папа повыдирал в угаре родительского воспитания. Наверное, он меня ненавидит за то, что я на мать похож. Жалко, что развестись не могут, а то бы я уверовал, честное слово. Ничего, еще три года отмучаться, я поступлю в МГИМО, выучусь, и только меня и видели. Интересно, диссидента Сашеньку тоже отец лупит? И вообще, есть ли у него отец? Если нет – везука.

Короче, я лежал-лежал, потом дождался, пока папа допьет коньяк и пошлепает к себе, пробрался в прихожую и набрал его номер. Там долго не отвечали, я уже хотел трубку повесить, потом щелкнуло и хриплое такое «алло». Спал, похоже.

- Привет, Гонтарев, - у меня даже голос не дрожал, вот так-то.

- Ты охуел в такое время звонить? – он тоже шепотом, но трубку не бросил. Наверное, выволочка Ниночкина пошла на пользу.

- Извини. Нам надо на завтра договориться.

- На какое завтра? Ты пьян, что ли?

- Я обещал с тобой беседы проводить – вот и буду, - ляпнул я. – Давай говори, когда.

Этот молчал, молчал, потом фыркнул как конь. Но не злобно вроде. А может, мне после папы уже было все равно.

- Я завтра за басухой еду, вот по дороге и поговорим, - тут он назвал какой-то очередной их задрипанный питерский переулок, название которого я тут же забыл. Выеби меня Троцкий, я возрадовался этому переулку, как девочка-институтка. Только бы не сидеть дома.

Я для виду поломался и сказал, что так уж и быть, присмотрю за ним, чтобы по дороге не украли.

3а

Сигарета, а особенно три подряд, успокоили, как никаким лавровишневым каплям и не снилось. Пока курил, созерцал щебечущие стайки дев, провожающих своего смуглого кумира до машины. Машина тронулась, девы со вздохами разошлись. Я выдохнул - и отправился по расписанному плану: Альма на сегодня отменяется, всех заранее предупредили, так что остается Жужа. И… завтра, уже завтра у меня дома будет своя, совсем своя черная красавица-”ямаха”. Какое имя ей выбрать, я пока не решил, хотя знаю ее как родную. А может, Вианыч и сам ее как-то зовет… Сердце при мысли об инструменте плакало и пело. И отдельно радовало, что все позади и что я вправду легко отделался. Вианыч гений! Все по полкам разложил!

Вечер был славный. Мать вернулась не слишком усталая, мы нажарили картошки, я вымыл пол в квартире - наша очередь дежурить - а с утра она и вовсе собиралась уезжать к Наташе на дачу. Хорошо, что она так ничего и не заметила, и хорошо, что теперь можно ей ничего и не рассказывать. С дачи она приедет поздно вечером в воскресенье, так что у всей нашей семьи впереди два отличных выходных. Потом она уселась с ногами в кресле и под какой-то длинный многосерийный фильм вязала яркие квадратики для Наташиного пледа, а я пошел к себе, завалился на диван да как-то незаметно и уснул. Все же нервотрепка последних дней проехалась по мне еще как.

Проснулся я от того, что в коридоре надрывался телефон. Времени было за полночь. Телефон трещал и выл, а все соседи, наверное, ждали, у кого первого сдадут нервы, чтоб не  вылезать из кровати зря. Та падла, что названивала, не унималась - хотя порядочный человек давно бы уже устыдился и повесил трубку, случайно глянув на часы. Звонки были обычные, не межгород, на межгород я бы вылетел в момент в любом состоянии. Но в конце концов телефонное верещание здорово достало, конца-краю ему не было видно, и я потащился в холодный и темный коридор.

В первый момент мне захотелось убить эту сволочь Славко. Он вообще охуел - в коммуналку звонить после одиннадцати? Но я его почти не обматерил и трубку не бросил. Во-первых, откуда ему знать про коммуналку? А во-вторых… все-таки этот идейный дурак сегодня искренне полез меня защищать. И хотя никакой защиты не требовалось, дело выеденного яйца не стоило, но все же нельзя его прямо сейчас взять и послать в задницу. Мне совершенно не хотелось тащиться с ним завтра к Вианычу, да и вообще не особо хотелось находиться в его компании дольше пяти минут, но зачем-то я позвал его с собой. А он, пожеманничав, согласился. Мы договорились созвониться еще раз завтра утром, в более человеческое время. Надеюсь, ему хватит ума не тащить с собой своего моторикшу, а воспользоваться метро...

Ровно в 14.00 я стоял у выхода на “Владимирскую” и ждал, когда из толпы появится, дыша духами и туманами, наш яростный комсорг. А когда дождался, был не то чтобы обрадован, потому что Тимур Славко вырядился, как натуральный пижон, как фарцовщик у “Прибалтийской”, в какую-то джинсню и фирму. С одной стороны, а чего я еще ожидал, что он припрется в синюшной школьной форме? Спасибо еще, что без шофера, гувернантки и грума. С другой стороны, представить, что я сейчас потащу его к Вианычу, я мог с трудом. Но это бы все ничего - мало ли кто как одет. Беда была в том, что на нашем маленьком креольчике большими буквами было написано: что я тут делаю и кто все эти люди? Он вышел из метро упругой комсомольской походкой, бегло оглядел меня, остался недоволен и деланным бодрым голосом спросил: ну, какие наши планы? И мы пошли по тополиному бульвару, под ярко-голубым небом осеннего Питера, а ржавая листва тополей сыпалась нам под ноги. Тьфу!