– Значит, вы едете во вторник? – спросила она.

– Во вторник, – сказал Фил Алберт с томным видом человека, разморенного теплом камина и хорошим виски. – Во вторник, и до дому доберусь к вечеру следующего дня, ещё успею вывесить чулок для Санта Клауса.

– А утром, – сказал профессор Дарлимпл, – найти под елкой новый трехколесный велосипедик.

– Не велосипедик найти, а принять таблетки от морской болезни. Видите ли, чулок-то мне придется вывешивать над умывальником в каюте судна, держащего курс на Бермуды. Мамочка тащит меня на острова.

– И старина Клаус спустится по трубе горячего водоснабжения и набьет его одноразовыми кусками мыла «Палмолайв» и зубными щетками «Доктор Уэст». – Миссис Дарлимпл засмеялась журчащим смехом. – Вместо золы и розог.[2]

– Да пусть хоть кнутами, в первое утро мне будет не до того. Моряк-то из меня никудышный.

– Хорошему мальчику кнут ни к чему, – отозвался профессор Дарлимпл и совершенно неожиданно тоже рассмеялся.

– А я собиралась на восток, – с легким разочарованием сказала миссис Дарлимпл. – В Балтимор.

– Домой? – спросил Фил Алберт.

Домой, подумал профессор Дарлимпл, миссис Джордж Дарлимпл живет в Рассел Хилл, штат Иллинойс. Он мысленно увидел её адрес на конверте. Миссис Джордж Дарлимпл, Поплар стрит, 429, Рассел Хилл, Иллинойс, США.

– Джордж не может ехать, – сказала она, – так что я буду паинькой и останусь здесь, с ним.

– Ты просто обязана съездить, Алиса, – сказал профессор. А про себя подумал: Она не может поехать, потому что не может купить билет на поезд до Балтимора. Потому что она замужем за нищим.

– Джордж, видите ли, хочет закончить какое-то научное исследование, пока каникулы. Во время учебного года ему совершенно некогда.

– Что же это за труд, доктор?

– Да так, небольшая заметка о Чосере, – ответил профессор и подумал, что сможет наконец закончить статью. Жизнь снова стала осмысленной, и пока он нес к губам стакан, грустные мысли покинули его.

– Так что я останусь с ним, страдать за великое и благородное дело литературы.

– Я бы сказал, это вполне выносимые мучения – сидеть у камелька, грея ноги на каминной решетке, – сказал молодой человек.

– Когда-то мы чудно справляли Рождество в Балтиморе, правда? – миссис Дарлимпл обратила на мужа взгляд, полный задушевности, и он заметил, как у неё обозначились морщины, идущие от крыльев носа к губам. – Папа бесподобно готовил гоголь-моголь с ромом, я вкуснее в жизни не пробовала. На Рождество отведать его приходил весь город. Все без исключения. Может, пошлешь к черту свое исследование хотя бы в такой праздник, а, Джордж…

– И в самом деле, – сказал её муж. Он слушал отзвук давно позабытых голосов, забытого смеха, будто шепот моря в пустотелой раковине. «Джентльмены, джентльмены», – шелестел далекий голос старого мистера Богана. А голос старой миссис Боган, некогда пронзительный, совсем растворился во времени. Оболочки голосов, беззвучные оболочки.

– … а вместо этого проторчим все Рождество здесь.

Яйца. Дюжины яиц. Корзины с яйцами. Виски, сладковатый и золотистый. Окорока. Надменные индюшки. Вино. Дымящиеся кушанья, щедро подкладываемые и подливаемые: все брошено на алтарь желания Люсиль Боган и Алисы Боган найти мужчину, который будет делить ложе дочери и оплачивать счета. Дымящийся, парной алтарь, над которым витает дым двадцатипятицентовых сигар. Ах, подумал он, и перед его мысленным взором возникла традиционная белая манишка старого мистера Богана, накрахмаленная до хруста, со сверкающими запонками. Ах, сколько денег потрачено, и лучшее, что им удалось заполучить, это я. Но тогда Алиса Боган ещё писала стишки в дамский журнал и показывала своего профессора литературы подружкам. Потом заключил – безжизненно, как часы, у которых кончился завод: Теперь-то она все поняла.

– Что ж, – сказал Фил Алберт, – посидеть дома – в этом есть своя прелесть. Я и сам намереваюсь в каникулы проводить много времени за письменным столом. Беру с собой свой школьный ранец.

– На Бермуды, – сказал профессор Дарлимпл, надеясь, что прозвучало это холодно, и вдруг понял, что ненавидит Фила Алберта, причем не потому, что на сигарете в пепельнице следы губной помады, а потому, что Фил Алберт произнес именно эти слова, в которых слышится покой и довольство.

– На Бермуды, – согласился Фил Алберт и беззастенчиво рассмеялся.

Миссис Дарлимпл засмеялась в ответ все тем же журчащим смехом. Супруг с непроницаемым лицом наблюдал за её весельем: Настолько себя не уважать, чтобы смеяться после таких его слов. Смеясь, она специально задирает голову, чтобы на шее не собирались морщины. Вытягивает шею, будто сигареты рекламирует. Он виновато взглянул на пепельницу рядом с Филом, словно почувствовал необходимость убедиться, что окурок все ещё там.

– Однако сейчас мне засиживаться некогда, – сказал молодой человек. – Пора, надо ещё немного поработать перед сном. Я зашел только попрощаться. – Он стоял перед его стулом, невысокий, но статный, широкие плечи кажутся ещё шире благодаря покрою пиджака, волосы мягко блестят на свету, застегнутый двубортный пиджак сидит на бедрах и талии без единой складки.

Профессор поднялся.

– Итак, в путь? – спросила миссис Дарлимпл и тоже встала.

– В путь, – сказал он.

– К далеким счастливым островам, – весело сказал профессор Дарлимпл. И добавил: – Я и сам подумываю о путешествии. Не съездить ли, думаю, на Рождество домой. – Он не без удовольствия отметил недоуменное выражение на лице жены – или раздраженное?

– Отлично, – сказал Фил Алберт.

– Да-а, – продолжал профессор, – давненько я не бывал дома. Девять лет. Я ведь родился и вырос в Небраске.

– Наверное, на ранчо, – сказал молодой человек.

– Нет. На пыльной ферме, как её называли. Неподалеку от местечка с названием Станция Развилка. Там элеватор, железнодорожная ветка, и больше ничего. Не слыхали?

Фил Алберт бросил быстрый взгляд на миссис Дарлимпл, то ли недоуменный, то ли взывающий о помощи. Потом выдавил улыбку.

– Боюсь, что нет, – сказал он.

– Я и не ожидал, что слыхали. Мой брат все ещё держит там ферму, если её ещё не отняли кредиторы.

– Последнее время фермерам приходится туго, – сказал Фил Алберт с некоторым почтением.

– Надо думать, – туманно произнес профессор Дарлимпл, и в первое мгновение сам не понял, что он хотел этим сказать. Он покорно ждал, пока его гость, с беспокойством и досадой в карих глазах, медлил, не решаясь приступить к церемонии прощания. Наконец Фил Алберт и миссис Дарлимпл сказали друг другу до свидания. До свидания и веселого Рождества.

В прихожей, держа пальто Фила Алберта, он чувствовал себя очень глупо. У двери он пылко, как человек, желающий загладить вину, жал протянутую ему руку, стараясь не смотреть в лицо уходящего гостя из страха увидеть на нем усмешку, и раз за разом повторял: «До свидания».

После того, как Фил Алберт сбежал по ступеням, он остался стоять в открытых дверях; на улице дул холодный ветер, мимо пролетали редкие снежинки, а он все смотрел, как юноша подходит к машине, влезает в салон. Он ещё раз крикнул: «Веселого Рождества», но понял, что голос его потонул в уверенном, наглом реве мотора.

Резкий ветер трепал две декоративные елки у входа, они напоминали старух в черных изодранных платьях, просящих милостыню у дверей. Он расправил плечи и снова ощутил, хотя и слабее, привычную радость, оттого что впереди воскресный вечер. Потом жена крикнула:

– Закрой дверь!

Он точно знал, в каком положении застанет её, когда войдет. Она будет стоять перед камином, неподвижно, словно возбуждение вечера истощило её силы; черное шифоновое платье в сочетании с бледной кожей и светлыми волосами на её хрупкой фигуре кажется странно невесомым, словно с чужого плеча, однажды он даже заподозрил, что оно взято напрокат; и грудь её, заметная, но не слишком большая, будет вздыматься и опадать, выпуская возмущенные, отрывистые вздохи.