– Почему?

– Потому что ты поймешь, что я все понимаю.

– Так или иначе я уже догадывался об этом.

– Да, Толя, я все понимаю. Я понимаю, какое я тяжкое бремя для тебя, для Тани, Феди, Сергея Леонидовича, Галочки - для всех, кто хорошо относится ко мне.

– Это неправда, - сказал я с пылкостью, которая рождается только тогда, когда тщетно пытаешься убедить в чем-то самого себя.

– Правда.

Я вспомнил, как Яшино печатающее устройство выстукивало «Правда?», когда я уверял его в своей любви. Сегодняшняя правда была другой, зрелой и печальной. Он жил в ином временном масштабе. В переводе на масштаб человеческой жизни он прожил за эти два месяца лет двадцать. Впрочем, говорят, что больные и увечные дети взрослеют намного быстрей здоровых…

Я не стал больше переубеждать его.

В субботу я оказался в гостях у Тони и Володи Плющиков. Видимся мы редко, и была бы моя воля - не виделись никогда. Но Плющики очень четкие люди, и будучи однажды вписанным - после пляжного знакомства на Рижском взморье - в реестрик их знакомых, я два или три раза в год приглашался в гости. Вначале я пробовал вежливо отказываться, ссылался на занятость, но вскоре понял, что не смогу избежать мертвой дружеской хватки, и сдался.

Я купил у Белорусского вокзала грустный, пыльный букетик, прошел по Брестской и поднялся к Плющикам. Дверь распахнулась, большой, шумный и пышущий жаром Володя стремительно втащил меня в глубь квартиры, как паук жертву, большая, шумная и пышущая жаром Тоня вкатила в меня два звонких театральных поцелуя, уже вдвоем они потискали меня еще немного, весело и привычно поругали за отсутствие энтузиазма в дружбе и втолкнули в комнату.

Обычно, когда мы видимся, я каждый раз спрашиваю себя, зачем я им нужен. Связей у меня нет, особым шармом или талантом тамады я, увы, не наделен, девочка их, если и будет нуждаться в репетиторе перед поступлением в вуз, то лет только через пятнадцать.

На сей раз я не думал об этом. Я смотрел на Плющиков уже с некоторым уважением: это ж надо было обладать таким даром разбираться в людях, чтобы еще три года назад прозреть во мне гениального создателя Черного Яши.

За столом, который занимал девять десятых комнаты и был составлен из самых разнообразных предметов, сидели уже человек десять.

– Штрафную! - недобро взвизгнула какая-то худенькая девица с раскрасневшимся птичьим личиком.

– Штрафную, штрафную! - подхватил зализанно-обтекаемый молодой человек дипломатического обличья.

Я что-то начал мямлить, но мне подсунули уже здоровенную рюмищу водки. «Осторожнее, - сказал я себе, - выпей чуть-чуть, ты же хотел рано утром поехать к Яше». Но десять пар глаз излучали дьявольский магнетизм, который заставил меня молодцевато опрокинуть рюмку, дурашливо помотать головой и накинуться с жадностью на ветчину.

– Ну вот, теперь можно и познакомиться, - сказал хозяин с удовлетворением палача, вздернувшего жертву на дыбу.

– Штрафную! - настаивало птичье личико.

– Ирка, перестань, - сказал дипломат. - Знаете, - повернулся он ко мне, - моя жена всех всегда мерит на свой аршин. Если она выпьет, все должны следовать ее примеру. Вперед, за мною! Полководец.

– Можешь не волноваться, тебе за мной все равно не угнаться, и сколько б я ни старалась, я тебя не увлеку за собой, - неожиданно трезвым голосом сказала Ирка с птичьим личиком мужу. - Тебя вообще никто не увлечет, потому что ты…

Зачем я здесь сижу, пронеслось у меня в голове, когда я мог бы лучше поехать к Яше или встретиться с Галочкой? Но я так и не успел как следует прочувствовать нелепость своего пребывания в этой накуренной комнатке. Вместо этого я почему-то опрокинул еще одну рюмищу. Да, конечно, к Яше…

– Толька, друг любезный, - качнулся ко мне хозяин, - знаешь, отчего ты несчастен?

– Нет, - сказал я.

– Потому что ты не турист. Мы так с Тонькой давно уже плюнули на все эти пляжи-мажи, - жарко зашептал Володя. - Ходим в турпоходы. Только-только вернулись из Якутии. Потряска. Медведя съели - пальчики оближешь! Это все наша группа. Не веришь? - внезапно обиделся он.

– Почему же, почему же, па-а-чему? - вдруг пропел я.

– Ну ладно, так и быть, расскажу тебе, кто есть ху или ху есть кто, хочешь? Вон та, Ирка, которая кричала «штрафную», как ты думаешь, кто она?

– Парикмахерша, - сказал я. - И я на-ас-таиваю на своей правоте.

– Вот и нет, - печально сказал Володя. - Она учитель физкультуры, и у нее первый разряд по настольному теннису.

– Пусть она научит меня делать топ-спин, - пошло захихикал я. Я чувствовал, что пьянею и несу чепуху, что нужно бы встать, подставить голову под холодную воду и отправиться к Черному Яше, но мысли мои стали какие-то скользкие и вывертывались, как только я пытался поймать их.

– А я знаешь кто? - продолжал Володя. - Скажешь, инженер? Турист? - Володя злорадно цыкнул. - Это все думают, что я инженер и турист. А-а-а на самом деле я ино… иноп… инопланетянин… Не веришь? - спросил он угрожающе. - По глазам вижу, не веришь. Ну и черт с тобой, - добавил он разочарованно и устало. - Никто не верит. Давай лучше выпьем.

Мысль о Яше попыталась в последний раз встать на ноги в моей бедной нетрезвой голове и рухнула. Комната плыла в сизом табачном дыме, и мне было бесконечно грустно оттого, что никто не признает в Володе инопланетянина.

Я проснулся и открыл глаза. Кто-то сидел на моем черепе. Я поднял руки, чтобы освободиться, но никого на себе не обнаружил. Просто голова была налита свинцовой болью. От движения боль плеснулась и тяжело ударила в виски.

О господи, где я, что со мной? Если бы только можно было напиться водички. Чистой, холодной водички. Журчащей, текущей, струящейся… Где я лежу? Я пошарил руками. Похоже было, что я распластан на тахте и кусок ковра засунули мне в рот. Нет, естественно, это не ковер, это мой бедный шершавый язык.

Я осторожно слил боль к затылку и приподнял голову. Ну конечно же, я не дома, я у этих гадов Плющиков. Зачем, зачем я пошел к ним? Безвольная скотина, подумал я о себе. Самокритика помогла, и я, покачиваясь, встал.

В памяти начали медленно проявляться обрывки вчерашнего вечера. Кажется, мы ездили с инопланетянином Володей в какой-то ресторан «Азбе» за водкой. Меня осенила необыкновенно остроумная догадка, что на вывеске не горели оба неоновых "к", но Володя клятвенно уверял меня, что там, откуда он, ни в одном слове нет ни первой, ни последней буквы…

Я заехал домой, принял душ, съел две таблетки аспирина и и лег на кровать.

Мать бесшумно бродила по квартире, и я мысленно видел ее неодобрительно поджатые, как у Эммы, губы. Я задремал, а когда проснулся, было уже около часу.

– Позвонить ты хоть мог? - спросила мать.

– Раз не позвонил, значит, не мог, - ответил я со злобой, которую часто рождает ощущение собственной вины.

– Ты знаешь, какое у меня давление, - сказала она, - если бы ты не был всегда таким эгоистом, ты мог бы найти возможность предупредить…

– Мне двадцать девять лет, - пронзительным сварливым голосом крикнул я, - и я думаю, что меня не стоит больше воспитывать!..

– Побойся Бога, Анатолий! - Мать театрально сложила руки на груди и подняла глаза вверх, показывая мне, где именно находится тот, кого мне следует бояться.

– Я атеист.

– Очень остроумно.

– Ну ладно, хватит. У меня нет сил препираться с тобой.

Мать вышла из комнаты и плотно закрыла за собой дверь. Тренькнул параллельный телефон. Ну конечно, теперь целый день она будет звонить подругам и рассказывать, какое у нее выросло бесчувственное чудовище.

Я оделся и поехал в институт. Голова тяжелая, на душе мерзко, сердце сжимало от смутных дурных предчувствий.

Яша встретил меня вопросом, где я был.

– Я плохо себя чувствовал, - соврал я, презирая себя за слабость.